Пророчество: Пророчество. Враг моего врага. Понять пророка. Аз воздам. - Горъ Василий. Страница 22

Как оказалось, Важа по кличке «Халдей» погиб. Как и его шеф, Резо. Пустая «заряженная» бутылка куда–то пропала, – по крайней мере, обнаружить ее не удалось. А сообщение от одного из оперативников, что господин Кириллов прекрасно себя чувствует у себя на даче через двое контрольных суток, необходимых для срабатывания яда, расставило все точки над «и»: капитан понял, что с докладом начальству он поторопился…

Пословица «Повинную голову меч не сечет» сработала лишь отчасти: голова осталась на месте. Но не совсем здоровой – вспоминать, как Кощей жег ему лицо зажигалкой, было стыдно – мало того, что этот человек вызывал у него панический страх, так теперь к нему добавилось еще и ощущение стыда за проявленную трусость: он даже не попытался защищаться! Ни тогда, когда ухмыляющийся капитан достал свою «Зиппо», ни тогда, когда он ломал его руку! И теперь, сидя на маленькой кухоньке своей холостяцкой квартиры, Сидоров снова и снова переживал свой последний «доклад» генералу, оказавшийся таким неудачным…

Да, шанс исправиться ему дали, но сил заставить себя взяться за работу у него, к сожалению, не было. Как и желания думать в принципе… Хлопнув еще один стакан мутной бурды, капитан утер лицо посудным полотенцем и в голос взвыл от резкой боли: от неуклюжего движения тряпки полопались волдыри. Закусив губу, Сидоров врезал кулаком по столу, снова взвыл от боли в мизинце, смахнул со стола бутылки и, уткнувшись лбом в предплечье здоровой руки, горько зарыдал…

Глава 22

…Во второй палатке, к моему удовольствию, храпели сразу четверо монахов, причем двое спали прямо в латах, с двух сторон вцепившись в один и тот же здоровенный винный кувшин, видимо, и во сне стараясь урвать себе побольше. Аккуратно присев возле ближайшего ко мне Защитника Веры, я левой ладонью резко накрыл ему лицо, а зажатым в правой руке ножом перехватил горло. Негромкий хрип из перерезанной трахеи не побеспокоил никого, а вот фонтан крови залил лицо его соседа. Пришлось шевелиться быстрее: удар ножом в грудь, шаг в сторону, касание ножом шеи второго латника, еще один удар в грудь… – и в палатке за моей спиной остались четыре бьющихся в конвульсиях тела, еще недавно полных жизни…

Еще через пару минут я более–менее приспособился и в следующих шести палатках практически не напрягался: Орденцы отходили мирно, без лишних звуков и движений, давая мне возможность не торопиться… Зато в последней палатке мне пришлось попотеть: мало того, что в ней находились восемь человек, так из них семеро бодрствовали! И я обнажил мечи. Потом подумал, огляделся по сторонам, отошел шагов на десять в сторону, замурлыкал себе под нос какую–то нудную мелодию и, приволакивая ноги, поплелся в сторону интересующей меня палатки. Проходя мимо, я «зацепился» ногой за один из колышков, выбил его из земли, в результате чего край палатки обрушился на землю… Я икнул, ответил матом на мат тех, кого долбануло поперечным брусом, и приготовился встретить у входа делегацию по наказанию неловкого сослуживца. Первое же возмущенное тело, выбравшееся на звук моего голоса из многострадальной палатки, потеряло голову… Второе – тоже. С третьим и четвертым пришлось повозиться: порядком причастившиеся захваченным вином воины вывалились из нее одновременно. Но не избежали участи своих предыдущих соратников. Оставшихся четверых я зарубил приблизительно так же, всячески стараясь не дать им заорать…

Корчма «Копье и Щит» в предрассветной мгле смотрелась как череп жуткого потустороннего монстра: оба окна, когда–то обрамленные резными наличниками мастера Сэнса из Княжества Лурд, теперь чернели обожженными провалами; дверь висела на одной петле, тихонько поскрипывая на легком ветерке; правая стена здания, выходящая на Дворцовую площадь, подсвеченная пламенем от двух догорающих костров, казалась живой – по ней иногда словно пробегала дрожь от шевелений истерзанных, но пока живых женских тел… Сжав зубы, чтобы сдержать подступающие рыдания, я почти полз в тени Русалочьего фонтана, стараясь подобраться поближе к часовым, выставленным Орденом возле корчмы, но моя осторожность оказалась излишней: с ними успел разобраться Наставник. Заметив меня, он выглянул из тени соседнего здания и, вопросительно кивнув в сторону палаток с орденцами и получив не оставляющий сомнения жест, спокойно направился к распятым.

Хвостика среди них не оказалось. Еле живая, истекающая кровью, растерзанная, словно попавшая в лапы к каким–то зверям, тетя Лаура, придя в сознание после того, как мы с Мерионом сняли ее со стены, измученно показала пальцем в сторону дворца и заплакала. Наставник, глядя, как вздуваются и лопаются красные кровавые пузырьки у нее на губах, мрачно покачал головой – судя по всему, у нее было пробито легкое, а значит, шансов выжить практически не было… Кристина, мама Элли, выглядела немногим лучше: кровь на запястьях, пробитых железными клиньями, почти свернулась; немного кровоточили раны на бедрах, низ живота, но женщина была в сознании, и в ее глазах, наверное единственных среди всех тех, кто еще был в сознании, кроме отчаяния, я увидел надежду… Однако стоило нам снять ее со стены и положить на землю рядом с Лаурой, она, видимо прочитав что–то о судьбе своей дочери в моих глазах, закусила губу и беззвучно зарыдала…

Весь час Глухаря, до самого рассвета, мы с Мерионом на импровизированных носилках таскали женщин, которые еще могли выжить, в подвал полусгоревшей кузницы недалеко от северных ворот Аниора. Четыре изуродованных до неузнаваемости трупа и три тела тех, кому пришлось подарить легкую смерть, в том числе и тело Лауры, мы занесли в корчму. Потом обложили их хворостом, принесенным с заднего двора, и, присыпав углем, подожгли этот импровизированный погребальный костер. Еще четверть часа Пахаря я искал тех, на кого можно было бы оставить спасенных женщин, и наконец нашел: четыре пацана от восьми до двенадцати лет, прятавшиеся на чердаке одного из домов в квартале медников, избежавшие участи большинства горожан, согласились присмотреть за спасенными, и мы с Наставником, оставив их в подвале, от тени к тени побежали в сторону Южных Ворот дворца, чтобы попытаться проникнуть внутрь тогда, когда монахи, привлеченные пожаром на Дворцовой площади, отвлекутся от охраны противоположной части Дворцового комплекса…

Пройти ворота оказалось несложно – два часовых, порядком напричастившихся вина из дворцовых подвалов, даже не почувствовали момента, когда их души покинули распростертые у небольшого костра тела. А вот дальше путь оказался намного сложнее – на территории дворца расположилось самое крупное войсковое соединение, которое мне приходилось видеть за мою недолгую жизнь. Монахов было столько, что я даже засомневался в возможности не то что пробраться внутрь – просто доползти до стены. Кроме того, мне не хватало терпения: если бы не придерживающий меня Учитель, я сделал бы какую–нибудь глупость или попался бы на глаза какой–нибудь группе монахов, патрулирующих парк… А так мы, то и дело замирая в тени когда–то стриженных в шары, кубы и более сложные фигуры парковых кустов, пробирались к Малому входу во дворец.

Перед самым рассветом, – не в самое лучшее время для вылазок, которые должны закончиться возвращением обратно, мы наконец добрались до парадного крыльца и, почти пролетев по воздуху последние несколько шагов, нырнули в маленькое окошко под лестницей, как оказалось, ведущее в подсобку одной из десятка–другого кухонь, обслуживающих гостевые покои Южного крыла. На наше счастье, внутри, кроме стайки здоровенных откормленных крыс, даже не среагировавших на наше появление, никого не было… Поэтому мы смогли немного передохнуть и даже смыть кровь и землю с порядком поистрепавшейся одежды. Кстати, моя многострадальная рубашка, накинутая поверх кольчуги, чтобы скрыть металлический отблеск от часовых, превратилась во что–то подобное рыболовной сети, и мне пришлось ее сорвать – все равно во дворце ползать мы не собирались, а походить на рвань перед лицом врага мне как–то не очень хотелось. Мерион, немного подумав, последовал моему примеру и тоже скинул с себя коротко обрезанный перед вылазкой во дворец когда–то парадный плащ…