Дорога на Вэлвилл - Бойл Т. Корагессан. Страница 22

Внезапно Чарли вернулся к жизни – впервые с того момента, как ступил на землю Бэттл-Крик. Мимо двери, тихо шелестя колесиками, прокатилась тележка, где-то зашумела вода в туалете, донесся смутный гул голосов. Ах, чек, наличные?!Бендеру наплевать на Чарли, на «Иде-пи», на весь белый свет – его интересуют лишь деньги миссис Хукстраттен. Он уже заполучил первую тысячу – чек, выписанный доброй миссис Хукстраттен в памятный октябрьский день, – еще и пяти недель не прошло. И где же все эти деньги?

– Послушайте, Гудлоу…

– Чарли, зовите меня просто «Гуд», так короче, а «Гудлоу» или «мистер Бендер» – так меня зовут мои враги.

– Я хотел… Ну, в смысле, узнать про фабрику. Закуплен ли картон для коробок? Вы ведь писали, что дело движется?

– Тут у нас проблема. – Бендер снова заходил взад-вперед, то тряся манжетами, то вертя на указательном пальце правой руки массивную печатку. – Мы уже договорились было закупить бывший завод «Мальта-Вита», да еще две большие печи в придачу, почти совсем новые…

– «Мальта-Вита»? Вы хотите сказать, что они лопнули? – Чарли весь похолодел.

– Фьюить, – махнул рукой партнер, словно отгоняя муху. – Их уже четыре года как нет, Чарли. Слишком маленький начальный капитал, слишком большие расходы, да и продукт получился дерьмовый. Пшеничные хлопья. Ха!

– Но… но мне только сегодня вечером предлагали купить акции «Мальта-Вита»! Едва я сошел с поезда, как целая банда мальчишек налетела на меня, будто я медом намазан!

Бендер допил коньяк, налил себе еще.

– Вы путаете, Чарли. Они предлагали вам «Вита-Мальта», а это совсем другое дело. «Вита-Мальта» только что открыла дело на бывшей фабрике «Мэп-Эль» на Маршалл-роуд. – Он обхватил бокал своей мясистой лапищей и воздел палец. – И теперь они ежедневно выдают шесть вагонов продукции. Шесть вагонов!

У Чарли аж закружилась голова: подумать только, целых шесть вагонов каждый день. Хорошая новость, ничего не скажешь. Если «Вита-Мальта» своего добилась, значит, и «Иде-пи» не оплошает. Оссининг почувствовал, как его лицо само собой расплывается в улыбке.

– А что у нас за проблема? Что случилось с фабрикой? Бендер громогласно расхохотался.

– Что, забеспокоились? Да, видок у вас встревоженный. В общем, так – вышла чушь собачья. Этот сукин сын, которому принадлежит фабрика, заломил неслыханную цену, как только узнал, что нашелся покупатель. А у меня деньги кончались, нечем было его подмазать. Ну, вы понимаете, что я имею в виду…

– Нечем?

Оссининга снова охватил ужас. Будущее предстало перед ним бездонной черной пропастью. Он вскочил на ноги.

– Вы хотите сказать, что вы?… – Он не мог заставить себя произнести эти слова – они буквально застревали у него в горле. – Вы хотите сказать, что вы потратили весь начальный капитал? Так быстро?

Физиономия Бендера окаменела.

– Мне не нравится ваш тон, Чарли. Совсем не нравится.

Он вздернул подбородок, поправил пухлыми пальцами галстук-бабочку.

Оссининг уставился на галстук – тот был желтый, шелковый и в самом деле очень напоминал бабочку, усевшуюся у Бендера на шее.

– Вы сомневаетесь в моей честности? И если так, то вас ждут большие неприятности, дружище, очень большие. Никто не смеет сомневаться в честности Гудлоу X. Бендера. Ни один человек на свете.

Чарли отвел глаза. Господи, как же он устал. Смертельно устал.

– Послушайте, Чарли… Такое предприятие, как «Идепи», за один день не откроешь.

Тон Бендера смягчился, слова запорхали пухом и перьями и укладывались уютной горкой, суля сладкую дрему. Это был баюкающий, рассудительный, успокаивающий голос разума.

– Нужен капитал, Чарли, – ворковал голос. – Без смазки колеса не закрутятся. Вы ведь видели джентльменов, которые сидели со мной? Они-то считают, что я просто по дружески перекинулся с ними в картишки. Но, с моей точки зрения, это бизнес. Надеюсь, пояснения не требуются? Я, конечно, понимаю ваши чувства. Вы думали, что я приеду вас встретить. И еще, конечно, вы надеялись, что тут уже открылась новехонькая фабрика «Иде-пи», где трудятся работяги в аккуратных комбинезончиках, а на двери кабинета главного президента уже сияет медная табличка. Вместо этого я запихнул вас в кошмарные меблирашки, а сам купаюсь тут в роскоши. Все это так, мой мальчик, но этого требует дело. – Голос скрежетнул металлом. – Неужели вы думаете, кто-нибудь в этом городе станет со мной якшаться, если я поселюсь не в самой лучшей гостинице и не буду пускать им пыль в глаза?

Нет, Оссининг об этом не подумал. Он опустился на диван, повесил голову. Стало стыдно за самого себя. Надо же, какая он дешевка!

Бендер наклонился над ним, покровительственно обнял за плечо.

– Итак, Чарли, я задал вам вопрос: вы привезли деньги?

Много, много позже – так поздно, что омнибусы уже не ходили, извозчики мирно почивали в кроватях, а их лошади в стойлах, – Чарли Оссининг с трудом одолел крутую лестницу в пансионе миссис Эйвиндсдоттер, ввалился к себе в комнату и рухнул на постель. Он упал лицом на матрас, не в силах даже снять пальто. В первый миг ему показалось, что он снова в вагоне, кровать мерно покачивается, а в ушах отдается перестук рельсов. Сон обрушился на него снежной лавиной.

Через десять минут, а может, через час или два – во всяком случае, где-то среди ночи – он проснулся в зябкой темноте из-за резкого сухого звука. Кхе-кхе-кхе. Кто-то кашлял, но Чарли не понял кто и вообще не сообразил, что происходит. Инстинктивно он схватился за бумажник – на месте ли деньги миссис Хукстраттен? И тут же вспомнил. Он в пансионе миссис Эйвиндсдоттер в городе Бэттл-Крик. Первая ночь его новой жизни, скоро он станет миллионером. Холод был такой, что вода в умывальнике покрылась слоем льда. А с деньгами все было в полном порядке. Три тысячи восемьсот сорок три доллара и пятнадцать центов, минус пять долларов, которые Бендер выделил ему на расходы, благополучно обосновались в двухтонном сейфе «Таверны Поста», где деньгам не грозили никакие неприятности.

Но холод пробирал до костей. Чарли показалось, что он лежит в ледовой гробнице. Кое-как он стянул с себя одежду и залез под одеяло, накрывшись с головой, чтобы сполна использовать единственный источник тепла – собственное дыхание. Он лежал, трясся, ворочался с боку на бок. Дело было в матрасе. Такое ощущение, что его набили кукурузными початками. Или нет, скомканными газетами или обрезками бумаги. Оссининг попробовал лежать на левом боку, на правом, на спине, на животе, свернувшись калачиком, раскинуть руки и ноги. Пустой номер. Так он и маялся в темноте, ощущая бесконечную усталость. Наконец, когда терпение лопнуло, сел, нашарил спичку и зажег керосиновую лампу.

Комната озарилась дрожащим свечением, тени попрятались по углам. Обнаружилось, что штукатурка вся в трещинах, а обои на стенах поблекли и выцвели. Чертыхнувшись, Чарли соскочил с кровати и принялся перекладывать матрас. Встряхнул его, стал разглаживать. По матрасу пробежало нечто вроде волны, однако набивка от этого мягче не стала. Разъяренный и недоумевающий (а к тому же еще не до конца проснувшийся) Оссининг схватил перочинный нож и распорол чехол, чтобы расправить набивку изнутри.

Там и в самом деле оказалась бумага, самая настоящая. Чарли с отвращением уцепил пальцами несколько клочков и вытащил через прореху.

Тут его ждал неприятный сюрприз – можно сказать, последняя капля того холодного душа, который не переставал орошать его с самого прибытия в Бэттл-Крик. Это была не просто бумага. Это была бумага отличного качества, такая же хрустящая и плотная, как денежные купюры, да к тому же еще украшенная узором в виде роскошных сине-зеленых снопов пшеницы. Поверх колосьев жирными черными буквами было напечатано:

Глава седьмая

Обмен симптомами

После того как ощущение, что небосвод обрушился и земля ушла из-под ног, пропало, Уилл Лайтбоди осознал, что находится в коридоре. Он чувствовал на себе внимательный и явно неодобрительный взгляд миссис Стовер. Элеонора не дала себя обнять – там, посреди тихо рокочущей столовой. И правильно сделала – как только ему могло прийти такое в голову? Она уклонилась от объятий и повела мужа по центральному проходу через весь зал, к античному порталу, помпезным вратам Храма Здоровой Пищи. И вот жена стояла перед ним, так поджав губы, что они превратились в две тоненькие полосочки. Элеонора была сердита. Такой сердитой он не видел ее еще никогда.