Любовный недуг - Мастретта Анхелес. Страница 61

И этот вежливый испанец с интеллигентными манерами рассказал Эмилии, что уже был проездом в Мексике около четырех лет тому назад и что ему заказали две дюжины энциклопедий для библиотек. Он их привез, но не нашел ни одного знакомого и ни одного покупателя. Он бы отдал их за несколько дней проживания в отеле и обратный билет, если бы нашелся желающий. В противном случае ему придется чинить холодильники, пока он не скопит денег на обратную дорогу.

Что-то неуловимое в его манере говорить и его умнейших глазах делало его таким привлекательным и близким, будто она знала его с детства. Наверное, то же самое происходило и с ним. Они сели за столик и разговорились, словно им подарили уйму времени. Это была обратная сторона войны: все находилось в подвешенном состоянии, все словно ждали, чтобы кто-то, от кого это зависит, принял важное решение. А пока что время никуда не шло, и люди, жившие в нем, тоже не должны были слишком торопиться. Ожидание – это и была главная обязанность тех, кто боролся ни с кем. А чтобы скрасить ожидание, нет ничего лучше, чем долгий разговор. Поэтому Игнасио Карденаль, обманутый издатель, и Эмилия Саури, врач без госпиталя, провели весь вечер за беседой, как если бы так и должно было быть.

Под спутанными кудрями у Карденаля прятался благородный ум, а в груди – умное сердце. Он рассказал Эмилии о своей жизни в Испании и о своей любви. У него была очень красивая жена, которую он называл самой стройной и строгой женщиной в Бильбао, и три дочери, похожие на него, с теми же глазами, что свели когда-то с ума их мать. Он рассказал ей о своей безмерной любви к книгам и о том, как он разорил семью из-за этой бесполезной страсти. Сравнив свое положение с положением издателя-банкрота, Эмилия рассказала о Даниэле, о медицине, о своих учителях, о своих путешествиях, о своей непонятной судьбе, о своих сомнениях. Они вышли из ресторана и прогулялись вокруг отеля, будто город и не кишел налетчиками и опасность не поджидала на каждом углу, как будто были не сумерки, а ясный день, а сияющие капли дождя, пришедшего на смену ливню, не намочили им голову и плечи. Им показался красивым израненный темный город, по которому они прошлись, без умолку болтая о своей жизни. Они могли бы бродить всю ночь, но крупица здравого смысла и голод, который они не смогли утолить нигде по дороге, вернули их в отель около девяти, уверенных в том, что еду можно найти лишь в немногих местах. К тому времени они знали друг друга гораздо лучше, чем те, кто называют себя друзьями с детства. Они сравнивали размер кистей своих рук, когда Даниэль вошел в зал ресторана, энергичный и улыбающийся, словно была только четверть пятого.

– Кто это такой? – спросил он у Эмилии, указывая на испанца, как на досадную помеху.

– Это сеньор, с которым я разговаривала весь вечер. А кто ты такой? – спросила его Эмилия.

– Очень приятно познакомиться, сеньор, – сказал Даниэль, не глядя на него и не убирая рук с плеч Эмилии.

– Мне тоже очень приятно, – сказал Игнасио, превосходно зная, кто такой Даниэль и все его родные. – Вы, наверное, тот джентльмен, который заставил эту сеньору ждать весь вечер.

– Я не претендую на звание джентльмена. А сеньора – моя жена.

– Она не сказала мне, что замужем, – уточнил Игнасио.

– Больше чем замужем, – сказал Даниэль, глядя на Эмилию.

– Хуже чем замужем, – поправила Эмилия дерзко. – Игнасио – мой друг, я ему все рассказала, и он не понимает, как это я с моей головой могла оказаться в таком положении.

– Твой друг? Где это видано, чтобы мужчина и женщина были друзьями? И где это видано, чтобы кто-то уходил с головой в такое положение? – продолжал Даниэль.

– Я не говорил, с ее головой, – поправился Карденаль. – Я говорил, с мудростью ее чувств.

– А что знает этот тип о твоих чувствах и твоей мудрости?

– Достаточно, – отрезала Эмилия.

– Тогда, наверное, он сможет мне объяснить, какого черта ты хочешь от меня? – спросил Даниэль.

– Я сама могу тебе объяснить, – ответила Эмилия. – Я хочу, чтобы ты никуда не бежал.

Даниэль захохотал, заржал, как счастливый жеребец, откинул назад прядь волос, падавшую на глаза, и заказал бренди, чтобы отметить это ее требование. Сегодня утром, когда он проснулся, разве не она сбежала из дома, разве не она пошла искать себе приключений в Красный Крест, разве не она поперлась со своей идеально чистой п…ой в это место, полное заразы? – спросил он.

– Ты пьян, – сказала Эмилия раздраженно. Ее лицо пылало.

– Мы все пьяны. Вся эта заваруха – не что иное, как опьянение. Властью, кровью. Старомодным альтруизмом. В лучшем случае алкоголем. Но мы всегда пьяны. Ты, например: зачем ты ищешь смерти среди умирающих? Зачем тебе нужно совать руки в рот больным чумой?

– Откуда ты знаешь, что я это делала?

– Потому что я ухожу, но я всегда с тобой. Я все о тебе знаю. От того, что скрывается у тебя между ног, до того, как глупо ты занимаешься филантропией.

Эмилия встала со своего стула, подошла к нему, провела рукой по его волосам и поцеловала его в губы с привкусом бренди, выпитого им за весь вечер.

Игнасио Карденаль, не шелохнувшись, наслаждался этим зрелищем. Если они устраивали этот спектакль в его присутствии, без всякого стыда, почему он должен скрывать свой восторг? То, как эта пара перешла от ссоры к поцелую, показалось ему достойным восхищения.

– Вы стоите один другого, – сказал он, смеясь.

– Ты сам это сказал, м…к! – ответил Даниэль, отрываясь от губ, которые он сосал, как карамельки.

Всю следующую неделю они втроем ходили в театр, где пела одна куплетистка, в оперетту, где мелкие печали позволяли людям без стыда оплакивать свое большое горе, и в цирк, который напоминал Эмилии о том тяжелом вечере в ее отрочестве, когда она узнала, что Даниэль в тюрьме.

Представление было точно таким же: два клоуна, неизменная наездница, укротитель чахлых тигров, три ссорящихся карлика, изнуренный акробат, пять балерин неопределенного возраста. Друзья радовались этому зрелищу, словно никогда не видели раньше, словно цирковой спектакль был абсолютным близнецом бреда, в котором они жили. Когда, покачавшись немного на качелях, гимнастка прыгнула вниз, в открывающуюся перед ней бездну, Эмилия нашла ухо Даниэля и прошептала: «Из всех опасностей, которым я подвергала свою жизнь ради Вас, сеньор, единственное, что бы я не стала делать, – это не подвергать свою жизнь таким вот опасностям».

Не только они жили как на иголках, весь город, казалось, находился в полете с одних качелей на другие. Звуки боя на окраинах были слышны так, будто бои шли уже в городе. Каждый вечер его жители кутили, будто солдаты в увольнении. Каждый день был как последний, каждый день приносил потери, менялись заведенные привычки. И даже солнце светило по-другому.

Даниэль начинал работать рано утром. Он писал хронику и статьи для нескольких иностранных газет. Весь день он проводил среди революционеров то одного, то другого лагеря. С одними он встречался в их штабе и на общих собраниях, с другими – тайком, по ночам, у них дома или у тех, кто их укрывал с риском для жизни. Он познакомился и с теми и с другими, когда они воевали в одной армии, чтобы убрать с поста президента того, кто убил Мадеро. Он не участвовал в спорах и конфликтах, разделивших их позже. Поэтому он считал, что каждая сторона была отчасти права, и не отдавал ни одному лагерю эксклюзивных прав на свою совесть.

– Ты гонишься за химерами, – сказал ему Карденаль с испанской категоричностью. – Все кончится тем, что обе стороны объявят тебя предателем.

– Сколько я его знаю, он всегда гонится за химерами, – сказала Эмилия.

– Не говори так, словно ты стоишь обеими ногами на земле, – ответил Даниэль. – Каждое утро ты погружаешься в ад. Есть ли на свете большая химера, чем ежедневные местного значения бои со смертью?

Эмилия Саури предложила свои услуги Красному Кресту. Ее предложение встретили как глоток воды в пустыне. Брали всех, кто предлагал свои услуги. Никто не спросил, есть ли у нее диплом. Каждый день был как экзамен, и, чтобы сдать его, достаточно было обладать необходимым запасом мужества. С восьми утра и до шести вечера Эмилия была на ногах, находя решения для сотни вопросов. Больных было больше, чем коек, в воздухе стоял едкий запах гниения, а стоны раздавались один за другим. Но, как правильно говорил Даниэль, эта музыка придавала ей новые силы. Чтобы жить, ей недостаточно было одной любви к нему.