Страсти по-губернаторски - Незнанский Фридрих Евсеевич. Страница 66

Он услышал шаги, потом скрип стула и, наконец, услышал голос. Но это был уже другой, не один из тех, что пришлось уже слышать сегодня, на той злосчастной полянке. Ну надо же так лопухнуться! Все ведь сделал абсолютно правильно, а прокололся, точнее, поскользнулся на арбузной корке. Такая глупость...

Голос прозвучал неожиданно не грубо, а, как показалось, даже чуть вкрадчиво:

– Ну и чего ты добился, Александр Борисович?.. Чего молчишь?

– Не привык разговаривать с теми, кого не вижу собственными глазами.

– Ничего, привыкай. Ну, говори.

– А мы разве знакомы? Почему сразу на «ты»?

– Хочешь на «вы»? – без всякого выражения спросил невидимый собеседник. – Валяй, мне все равно. Так где, говоришь, документы, которые тебе отдал Коробов?

– Коробов мне ничего не отдавал, он только сказал, где были спрятаны записи отца.

– Ну и где?

– В дупле.

– Где?! – собеседник развеселился. – Ну ты, следак, даешь! В дупле! – Он радовался, как ребенок. – И где же то дупло?

– В лесу.

– А чего ты тогда в «Заветы» ездил?

«Точно, выследили. Или „маячок“ выдал, которого я так и не нашел, – решил Турецкий. – Но почему они уверены, что именно „Заветы“? Или потому что деревня ближе других к той поляне?»

– А что такое «Заветы»?

– Смотри какой! Не знает, – послышался новый голос, вот его, кажется, уже слышал Турецкий там, на поляне.

– Ну не знает, и хрен с ним, – поставил точку на этой теме главный собеседник. – Ты все достал из дупла своего? Или чего оставил?

– А там только сумочка и была.

– Ну сумочка так сумочка... Ладно, а теперь, следак, слушай сюда, и внимательно. Убивать тебя никто не собирается. У меня к тебе базар есть. Развяжите ему руки!

Сзади подошли и просто перерезали веревку, задев слегка концом ножа кожу на запястье. Турецкий почувствовал, что его кольнуло, а посмотрев на освобожденную руку, увидел порез и губами стал его зализывать.

– Козлы, – пробормотал он, – ничего не могут, даже веревку толком разрезать... Ну говорите, чего вам от меня надо?

– Надо, – неожиданно мягко заговорил тот же собеседник, – чтобы вы, – он подчеркнул свое вежливое обращение, – Александр Борисович, занимались исключительно тем делом, ради которого вас сюда командировала Москва. Это понятно?

«Кто же это может быть? – размышлял между тем Турецкий. – Для бандита он слишком того, вежлив. Хотя кто знает, может, в важных компаниях уже пообтерся, научили, как надо разговаривать с тем же губернатором... Не исключено. Тогда – Журавлев?»

– Вы обо мне уже знаете. Не могли не слышать, – словно прочел его мысли собеседник. – А я и не собираюсь прятаться, я даже и свет от ваших глаз уберу, чтоб вы себя почувствовали спокойнее. – Лампу он опустил, но глазам Турецкого от этого легче не стало, теперь надо было привыкать к полумраку. – А зовут меня добрые люди Василием Ивановичем. Фамилия – Журавлев, не слыхали еще?

– Слыхал.

– Ну и что?

– Известно, что уголовный авторитет, четыре судимости, сходняком в Саратове поставлен здесь, в области, «смотрящим», но братва имеет много претензий, поэтому, думаю, долго не усидит. Пытается, как мы говорим, легализоваться, хочет выглядеть честным предпринимателем, что у него получается пока очень плохо, потому что пытается и рыбку съесть, и... устроиться поудобней, чтоб не кололо снизу. Еще рассказать?

– Хватит, я вижу, мы в самом деле знакомы и потому поймем друг друга.

– Да?

– Уверен. Знаю, что говорю. Так вот, Александр Борисович, насчет рыбки, это вы напрасно. Я ничего не пытаюсь, она сама в рот плывет. Плывет и говорит. А чего это он, вместо того чтобы своим конкретным делом заниматься – искать убийц, которые расправились с уважаемыми людьми, всякой посторонней хренью интересуется? Послушал я рыбку эту и подумал, что, может, самое время указать следаку на то, что он не тем интересуется? Что серьезные люди даже помочь ему готовы поймать и это... изобличить преступников. Потому что если он не бросит свои затеи и будет продолжать совать свой нос в городские дела, то может и сам, как та рыбка, ненароком далеко уплыть по реке. Кверху брюхом.

– То есть я должен так вас понимать, господин Журавлев, что вы мне настоятельно советуете не интересоваться мнением тех, кто пострадал от рук того же Васильчикова, от ваших тоже, от продажных судей и прокуроров, от бандитов в милиции и прочих чиновников, одни из которых уже покинули этот свет, а другие, как я слышал, со страхом ожидают своей очереди? И искать только тех, кто приводит в действие неизвестно кем вынесенные приговоры?

– Все ты правильно понимаешь, следак. Только я добавлю еще вот что. Среди братвы искать тех, кто завалил Роберта, Ваньку и Савенко, тебе не стоит, зря время потеряешь. Братва тут ни при чем, я авторитетно заявляю.

– Ну тогда и ты, Жура, слушай мое слово. Я буду работать так, как привык. И никто мне здесь не указ. Убийц я найду, но также обязательно выясню, за что были убиты те трое, кого ты назвал. Это понятно?

– Делай как хочешь, но только в дела города и области носа своего не суй, отрежем, это я тебе говорю, а мое слово, братва знает, железное. Ну, вижу, ты все понял. Сейчас напишешь мне расписку, что согласен, а потом тебя мои пацаны отвезут в город.

– Не буду я ничего писать.

– Ты чего, не понял?..

Турецкий уже мог смотреть, глаза привыкли. Да и долго стянутые веревкой руки наконец отошли. Он подвигал пальцами, сжал кулаки и поднялся. В комнате они были только двое.

– Ты куда? Сиди, базар не кончен! – грубо рявкнул Журавлев. – Я тебе не разрешал.

Турецкий спокойно ответил, что конкретно он положил на такое разрешение, и направился к двери. Журавлев вскочил и кинулся на него. Но Турецкий успел развернуться и встретить нападающего пахана прямым в челюсть. Тот рухнул на пол. Но немедленно распахнулась дверь, и на Турецкого высыпалась целая куча народу, которая вмиг подмяла его, прижала к полу, а потом посыпались градом, один больнее другого, удары ногами по ребрам, спине, ногам. Лицо он спасал, прижав обе руки к голове, но били и по рукам, причем с каким-то садистским наслаждением. Били до тех пор, пока не послышался злой крик:

– Кончайте! Убьете еще на... Давай его в подвал!

Болезненно охающего Турецкого подтащили по полу к открытому люку и столкнули вниз. Он успел только вытянуть перед собой руки и хоть немного сгруппироваться, но все равно удар о землю был сильный, Александр Борисович не то чтобы отключился, но на какие-то секунды словно потерял ориентацию и понимание того, что с ним происходит. А когда пришел в себя, потолок над ним был уже черным – люк захлопнули.

«И на кой черт, – подумал, – надо было бить этого сукиного сына?.. Ах да, расписка! Получилось бы, что следователь, который никогда не врал, даже зэкам, обманул? А теперь что? Ждать покорно, когда братва решит, что со следаком делать? Убивать его или отпускать с миром? Как же, от них дождешься...»

Он на ощупь отодвинулся к стене – сухой и холодной, прижался спиной, потом лицом, стало легче. Болело все избитое тело. И снова выругал себя за несдержанность – надо было терпеть. Терпеть и выкручиваться, да черт с ней, в конце концов, с той распиской! Ну написал бы, и что из этого? Жизнь кончается? Работы не будет? Чушь собачья... Ах, ну да, мы же честные, мы неподкупные! Вот и сиди теперь, неподкупный ты наш...

Звенело в голове, а в душе Турецкий чувствовал странное опустошение, будто кто-то вывернул его шкуру наизнанку и вытряхнул все, что в ней до того было. Что предпринять?..

От этих мрачных и, главное, не подсказывающих реального исхода мыслей отвлекали бухающие шаги над головой и бубнящие вразнобой голоса. Наверняка господа уголовнички сейчас решали его судьбу и спорили, что для него предпочтительней – застрелить, зарезать или утопить в реке, чтоб поплыл к далекому устью, как та самая рыба? Александр Борисович усмехнулся распухшими, разбитыми губами – смотри-ка, башка еще способна шутить! Наверное, далеко не все потеряно. А рука с саднящими косточками пальцев тут же подсказала, словно подсунула крупицу удовольствия, напомнила мстительно радостное ощущение от резкого удара по чужой челюсти. Вот ведь пустячок вроде, а как стало приятно!