Волга впадает в Гудзон - Незнанский Фридрих Евсеевич. Страница 30

Он смущенно улыбнулся и вслед за вежливо поблагодарившим его гостем двинулся ко входным дверям. Мария Ипатьевна, оставшись одна, перевела наконец дыхание и, поднявшись, двинулась к буфету, достала свой аэрозоль, хотя приступ явно отступил.

– Маша, тебе что, плохо?!

Степан Петрович, проводивший оперативника, возвратился очень быстро и теперь, стоя в дверях, с тревогой смотрел на жену.

– Нет, Степа, это я для профилактики... Степа, что происходит?

– По-моему, этот тип вполне внятно ответил на твой вопрос. – Слепцов жестко сжал губы.

– Я не об этом, ты прекрасно меня понял...

– Машенька, перестань, – голос полковника сделался мягче, – тебе вредно волноваться, тем более не стоит это делать, когда волноваться просто-напросто не о чем... Неприятно, конечно, что машина побывает в чужих руках, но что делать? У Юрских их «субару», говорят, тоже забрали.

– Кто говорит?

– Этот ментяра и говорит... Сама посуди: надо же им создать хотя бы видимость расследования?

– Почему – видимость? – Она вдруг ощутила усталость и снова присела к столу.

– Потому что на моей памяти они с каждым «заказником» возятся годами, после чего сдают в архив.

– А я недавно по телевизору слышала...

– Брось, Маша! Мало ли что по ящику болтают... Мы сегодня обедать будем?

Она пристально посмотрела на мужа и, покачав головой, поднялась и двинулась к плите.

– Степа, – тихо произнесла Мария Ипатьевна, после того как тарелка с супом заняла свое место перед мужем, – ты... уверен, что мне... нам действительно не о чем волноваться?

– Да что ты, в конце концов, имеешь в виду?! – Полковник наконец рассердился на нее всерьез. Но жена, казалось, этого не заметила.

– Мне так не нравится Федина дружба с этим Бурлаковым, – задумчиво произнесла Мария Ипатьевна.

– Да при чем тут Бурлаков, ради бога?

– Степа, ты не знаешь, куда Феденька улетел?

– А это тут при чем? Понятия не имею! И как жена и мать военных людей, офицеров, могла бы и не спрашивать. Садись, в конце концов, есть!

Слепцова послушно опустилась за стол, взяла в руки ложку и хлеб, потом положила их обратно. Есть ей совершенно не хотелось.

– Ну, убойная команда... – Турецкий с удовольствием оглядел собравшихся в его кабинете следователей, – приступим?

Его эпитет не произвел впечатления разве что на Грязнова-старшего, продолжавшего пребывать в состоянии решительно несвойственной ему, а потому весьма странной отрешенности. Зато на лицах Померанцева и Дубинского удовольствие их шефа отразилось в полной мере.

– Правда, – продолжил Турецкий, – особо радовать мне вас пока что нечем: кое-какие сведения, запрошенные мной по супруге Хайгера, я получил, но, помимо досады, пока ничего они мне не дали... Ну почти ничего... После пятилетнего перерыва миссис Хайгер прибыла неожиданно в Москву – за десять дней до первого покушения на Мансурова. К сожалению, пообщаться с ней нам не удастся – улетела в Нью-Йорк около суток назад, тоже вполне неожиданно, по крайней мере с точки зрения служащих отеля. Кстати, Слава, сможет твой Яковлев с упомянутой обслугой пообщаться?

Грязнов-старший нехотя кивнул, но рта пока что не открыл.

– Отлично, но ты, вероятно, понимаешь, что делать это надо срочно, по горячим следам?

Вячеслав Иванович снова кивнул, никак не прореагировав на мимолетное недоумение, промелькнувшее во взгляде Турецкого, вздохнул, и, достав мобильный телефон, начал набирать номер Володи Яковлева.

– Да, не забудь ему сказать, что Марина Хайгер могла зарегистрироваться в отеле и под своей девичьей фамилией – Нечаева... – Он терпеливо переждал разговор Грязнова-старшего с оперативником. – Да, так вот. Меня в биографии Нечаевой-Хайгер заинтересовало одно обстоятельство. Эта дамочка родилась и выросла, а также провела свою юность и даже часть молодости в Москве. Закончила химико-технологический институт...

– Да ну? – не выдержал Померанцев. – Между прочим, я с самого начала, когда выяснилось, что кинжал отравлен, вспомнил старую истину: убийство с помощью отравления ядом – чаще всего дело женского ума и ручек!..

– Это не наш случай, – возразил ему негромко Дубинский.

– Как это – не наш?

– Женщины действительно предпочитают довольно часто яд, потому что чаще и больше мужчин боятся крови. А кинжал, как ты понимаешь, это в любом случае кровь...

– Все равно, то, что она химик...

– Господа, – ядовито поинтересовался Турецкий, – я вам случайно не помешаю, если продолжу?..

– Извините, – смешался Дубинский.

– Да, так вот, то, что она химик, конечно, интересно хотя бы с той точки зрения, что химику быстрее придет в голову мысль подстраховаться на всякий случай ядом. Далее, рицин не только опаснейший яд, но еще... как бы это сказать политературнее?.. Ну, скажем, так: вещество труднодоставаемое...

– Ты хочешь сказать, что достать рицин, – ожил внезапно Слава Грязнов, – настолько сложно, что это под силу только человеку, облеченному определенными полномочиями? Например, работающему в ФСБ?

От неожиданности Александр Борисович на секунду примолк, потом повернулся к Грязнову-старшему:

– Вообще-то ничего такого я сказать не хотел, но... Почему именно в ФСБ?

– Потом, – отмахнулся Вячеслав Иванович. – Потом я все объясню!

– Потом так потом, – пожал плечами Турецкий. – Словом, Валерий, я так думаю, что относительно личности миссис Хайгер с места сняться придется тебе самому.

– То есть? – оживился Померанцев. – Неужели мне предстоит поездка в Штаты?! Лично я с огромным удовольствием!

– Как говорится, мечтать не вредно, – ядовито фыркнул Александр Борисович. – Нет, мой милый, я имел в виду несколько иное, ну совсем чуть-чуть. Необходимо выяснить биографию этой дамочки в деталях. Причем если и не начиная с нежного возраста, то по крайней мере как можно раньше...

– Мне что, поговорить с ее первой учительницей или воспитательницей детского сада? – хмуро отозвался Померанцев.

– Приятно, когда тебя понимают с полуслова подчиненные, – спокойно парировал Турецкий. – Правда, что касается детского садика и начальной школы, – пожалуй, обойдемся. А вот насчет старших классов – тут ты абсолютно прав. Ну и конечно, родители... Словом, принцип возможно и небезызвестного тебе журнала «Семья и школа», почившего в бозе, кажется, в момент перестройки.

Валерий вздохнул, пожал плечами и наконец нехотя кивнул.

– Теперь ты, Владимир Владимирович... – Турецкий посмотрел на Дубинского, как ревниво отметил Померанцев, с явной симпатией. – Что там с Сибиркиным, он действительно заболел?

Очередной допрос генерального директора клуба «Энерджи» должен был состояться накануне, однако этого не произошло: Гордей Васильевич взял больничный и в данный момент, если верить ему на слово, пытался избавиться от приступа гипертонии в домашних условиях.

– Если верить его доктору – так оно и есть, – кивнул Володя.

– Но ты, судя по всему, не веришь?

– Да нет, почему? – улыбнулся Дубинский. – Скорее удивляюсь, с чего бы это ему, если с ним все чисто, разволноваться до такой степени, что в итоге даже давление подскочило?

– Скажи, твой Калина проверил еще раз, не мог ли все-таки Сибиркин выпустить этого Григорьева через ту практически потайную дверцу из своего кабинета? Сам при этом выйти через центральный вход, сесть за руль и подхватить поджидавшего его в условленном месте псевдоменеджера?

– Нет, Александр Борисович, – покачал головой Дубинский. – Причина простая: попасть из зала или из-за кулис в кабинет Сибиркина невозможно, для этого нужно обязательно пройти через холл. Из холла, как вы знаете, поскольку план здания у вас прямо перед глазами, наверх ведет лестница, верно?

Турецкий быстро перелистал папку с делом, найдя нужную страницу, и внимательно всмотрелся в кальку с поэтажным планом клуба.

– Ага... – пробормотал он. – Ну и что? На втором пролете, насколько я могу судить, она раздваивается, затем... затем левый пролет ведет в ресторан и бар... Так, правый...