Волга впадает в Гудзон - Незнанский Фридрих Евсеевич. Страница 5

– Подгоняй машину к Мансурову... Да, срочно.

Отключившись, он снова укоризненно посмотрел на своего шефа.

– Ты полагаешь, – усмехнулся тот, возвращая на поднос опустевшую кофейную чашечку, – что я могу позволить сейчас себе роскошь отвлекаться на каждого психа, кидающегося на меня с бутафорским ножом?

– С чего ты взял, что нож бутафорский? – опешил Томилин.

– Так мне показалось. – На этот раз в голосе Рената Георгиевича все-таки мелькнула нотка сомнения. – Во всяком случае, издали...

– Ну не знаю... – Всеволод Иванович припомнил, что нечто странное в орудии убийства почудилось и ему тоже. – Нет, не думало, что ты прав, вряд ли бы, будь нож бутафорский, тебя сегодня вызвали к следователю!

– Не меня, а нас... Всех, включая Лаврова с Качаровым... Ладно, не люблю бессмысленные гадания, поехали!

К облегчению Владимира Дубинского, Мансуров и в реальной жизни производил впечатление вполне достойное. Никакой истеричностью от него не веяло, а единственным капризом с большой натяжкой можно было счесть просьбу опросить и его, и Томилина, и обоих охранников одновременно – исключительно в целях экономии времени, тем более что вряд ли они в состоянии чем-то помочь следствию.

Дубинский насчет экономии времени понимал и принимал: в данный момент, после настигшего столицу энергокризиса, время Мансурова действительно ценилось на вес золота... Экстремальная ситуация для него закончится, видимо, еще не скоро.

Не ошибся Ренат Георгиевич и насчет помощи следствию, ничего новенького Володя ни от одного из них действительно не услышал, скорее уж они от него, и касалось это, конечно, все того же загадочного кинжала.

Сам кинжал был уже отправлен на экспертизу, а вот его снимки, сделанные во всех возможных и невозможных ракурсах, Мансурова явно заинтересовали – Володя показал их жертве нападения по его же просьбе, и от него не укрылся огонек, мелькнувший в глазах Рената Георгиевича. Томилин, надо отметить, тоже засверкал очами, к слову сказать, это были именно очи – черные, с длинными, почти девичьими ресницами. Вообще Всеволод Иванович являл собой эдакого цыганистого красавчика, из тех, от кого штабелями падают в первую очередь блондинки. Но его огонек, вспыхнувший, пока оба они с Мансуровым разглядывали фотографии кинжала, объяснялся с полувзгляда: испуг, страх, недоумение...

А вот насчет Рената Георгиевича никакими предположениями Дубинский рисковать бы не стал: уж больно непредсказуемый тип этот Мансуров, и, несомненно, умен. Пес его знает – может, он просто любитель антиквариата? Во всяком случае, перепуганным точно не назовешь, словно и не его пытался не далее как накануне прирезать неведомый пока что в смысле установления личности психопат.

– Вы уверены, что никогда прежде не видели ни этого кинжала, ни его... условно говоря, владельца? – поинтересовался он.

– Уверен, – покачал головой Ренат Георгиевич. – Странное сочетание этого... орудия и, как вы выразились, исполнителя, верно?

Он пристально посмотрел на Володю, и тому отчего-то сразу сделалось не по себе: смотрит – точно рентгеном просвечивает. Между тем Дубинский перед звездами как шоу-бизнеса, так и экономики и даже политики никаких трепетных чувств отродясь не испытывал, он вообще не страдал такого рода комплексами.

– Да, вы правы. – Взяв себя в руки, он ответил Мансурову как можно короче и холоднее. – Что ж... Осталось подписать заявление и протокол, и в дальнейшем постараюсь беспокоить вас только в случае крайней необходимости.

Когда формальности остались позади и все присутствующие поднялись, дабы распрощаться, ничуть не жалея о том, что встреча подошла к концу, Мансуров, уже направлявшийся к дверям, неожиданно вновь повернулся к следователю.

– У меня единственная просьба, – произнес он, – если удастся установить личность этого юноши... Проинформируйте меня, пожалуйста, по телефону, который я написал на визитке от руки. Всего наилучшего, успеха вам!

Некоторое время Володя еще постоял за своим столом в опустевшем кабинете, прежде чем опуститься обратно на стул. Ему вдруг вспомнились слова жены, когда она позвонила ему ночью по телефону... как там сказала Танюша? С кинжалом кинулся, совсем как в романе! – А вдруг действительно покушались на Мансурова из-за какой-нибудь сугубо личной историйки, до которой хрен докопаешься?!

Вот только этого ему еще не хватало!

Спрашивать Рената Георгиевича насчет врагов и возможного сведения с ним счетов он не стал, чтобы тот не принял его за круглого идиота: у кого, у кого, а у него в этом смысле среди отечественных бизнесменов наверняка пальма первенства. Недаром же на вопрос, не подозревает ли он сам кого-нибудь, Мансуров только пожал плечами да головой покачал. Ясен день – подозревает. Человек эдак двести – триста, и то это лишь те, которые в первом ряду стоят.

Владимир Владимирович Дубинский тяжко вздохнул, устроился за столом поудобнее и нажал клавишу селектора, связывающую его с приемной шефа, точнее – с его секретаршей.

– Маша? – Он снова вздохнул. – Повтори еще раз, когда сам нас всех собирает? Как это – через пятнадцать минут?! Ах все уже собрались и ждут? Ладно-ладно, сейчас буду...

С отвращением посмотрев на заткнувшийся селектор, Дубинский начал быстренько собирать разбросанные по столу бумаги. Совещания он терпеть не мог, сам их проводил со своими оперативно-следственными группами на манер летучек – быстро и по сути. К сожалению, его шеф подобной оперативностью не отличался. Значит, впереди чистой воды бездарная потеря времени.

«Ладно, – утешил он себя, подымаясь с удобного своего стула, фирменного „Президента“, – сейчас попытаюсь устроиться подальше, желательно за спиной Калины, авось удастся слегка вздремнуть...»

Ему и в самом деле смертельно хотелось спать, но кого волновало, что старший следователь Дубинский «пошел» уже на вторые сутки бессменного бодрствования? Разве что Танюху с Машей, пока что не потерявших надежду дождаться хозяина дома хотя бы к ужину.

3

Серафима Ивановна Кузина, или просто Сима, целых тридцать лет проработавшая санитаркой в одном и том же отделении психоневрологической больницы № 17, была живым опровержением расхожего мнения о сотрудниках подобных лечебных учреждений. Известно, что в народе бытует убеждение, будто все, кто лечит и обслуживает психических больных, рано или поздно тоже становятся им подобными.

Вопреки всему этому Сима за годы работы в больнице не только не потеряла своего завидного психического здоровья, но и ухитрилась сохранить на редкость уравновешенный характер и безмерное терпение к своим подопечным. Единственным недостатком Серафимы Ивановны при желании можно было счесть ее беззаветную, не знающую границ любовь к телевизору, предавалась которой она при любой возможности. Но данная страсть имела свое вполне логичное объяснение.

Сима родилась и выросла в глухой сибирской деревушке, которую вынужденно покинула в возрасте далеко не юном: ей было уже почти тридцать пять годиков, когда партия и правительство приняли решение о строительстве огромного завода по переработке, кажется, сланцев, именно на месте ее родной деревни. Нужно, правда, признать – и без того вымирающей.

Так уж вышло, что в своем серьезном возрасте Сима не обзавелась ни мужем, ни детьми, а из всей ее родни на свете осталась только двоюродная сестра, давным-давно отбывшая в Москву. Серафиме Ивановне и в голову не приходило, что сестра Наташа может не обрадоваться приезду своей единственной родственницы: ведь сама она, сложись все наоборот, точно бы обрадовалась. Кто ж знал, что большие города так меняют людей, как, например, изменила столичная жизнь Натащу!

Размягчить сердце сестрицы не помогла даже приличная по тем временам сумма денег, полученная Серафимой Ивановной за снесенный государством родной дом и удачно проданную в соседнюю, выжившую, деревню корову.