Обратная теорема - Жаренов Анатолий Александрович. Страница 7

В парке над Волгой по вечерам горели фонарики над танцплощадкой. Духовой оркестр гремел медью. Кружились пары. Знакомились. Влюблялись. Бродили по затемненным липовым аллеям, целовались, клялись в вечной верности. Назаров ходил сюда, покупал билет на танцплощадку, смотрел, как кружатся пары под фокстрот «У самовара я и моя Маша». Но вскоре ему надоело бесцельное стояние, и он пригласил на танго сероглазую смешливую девчушку, которую приметил накануне. Так начался его первый роман. Девчушка как-то легко потянулась к нему. Назаров показался ей интересным парнем, занятным собеседником. Он умел рассказывать разные смешные истории; подарил какую-то чудную брошку, которую сделал сам из куска серебряного венчика, отломанного от иконы из материнского киота. Дней через пять они перестали ходить на танцы, целовались в темных уголках, болтали о разной милой чепухе.

Потом было то, что казалось девчушке любовью, а Назарову – счастьем обладания.

А еще через несколько дней она спросила:

– Почему ты стал так груб со мной?

Поводом послужил ее вопрос о матери Назарова. Он сказал, чтобы она не лезла к нему с глупостями.

– Все вы кошки, – сказал он зло. – Ты что, воображаешь, что я женюсь на тебе?

А она и в самом деле вообразила. Она ждала, когда он познакомит ее со своей матерью. И спросила об этом. Он же грубо обозвал ее кошкой.

– Уйди, – сказала она. – Ты мне противен.

– Подумаешь, – ответил он и ушел, чувствуя себя победителем.

Фонарики над танцплощадкой по-прежнему светились манящими огнями. И ему казалось, что все осталось по-прежнему. Кроме того, что он стал ощущать себя сильнее. А вечером, стоя перед зеркалом, он увидел в своем отражении нечто такое, что даже ему понравилось. Он понял в этот вечер, что жизнь гораздо проще, чем он себе воображал. Слепой врал: брать можно было без отдачи.

Война не опалила его жгучим крылом, пронеслась над ним черной птицей. Четыре года он вертелся в тылу, в автобате, чинил машины. На фронт его не посылали по той же причине, по какой в свое время не взяли в армию. Врачи находили у него туберкулез. Процесс затухал на время, потом приходили обострения. А после войны болезнь совсем заглохла, хотя особых стараний к лечению Наваров и не прилагал.

Он не вернулся к матери. В сорок пятом автобат был переброшен на Дальний Восток. Там Наваров демобилизовался, там и остался. Хотелось подзаработать. Завербовался в леспромхоз, устроился электромонтером. Платили здесь хорошо, и он завел сберкнижку. Рассчитывал за несколько лет поднакопить деньжат. Мечтал по ночам о том, что через какое-то время станет богатым, считал, складывая в уме трехзначные цифры. Злился, что денег будет все-таки мало. Жил скучно, одиноко и тихо. Работал, правда, на совесть, начальство его уважало и отмечало. Но он-то знал, что дело не в совести. Просто работа давалась ему легко, без усилий. Он и на работе ухитрялся не отдавать всего себя…

Три часа десять минут. Назаров спохватился, сорвался с места и быстро прошел в спальню. Позвал тихонько:

– Лиза, пора.

– Уже? – сонно спросила женщина, сбрасывая одеяло.

– Да, пора.

Он смотрел, как она одевается, и думал о том, что опять останется в одиночестве со своими мыслями. Ему очень не хотелось, чтобы она уходила. Очень… Но ему надо было, чтобы она ушла сейчас. Ибо его ждало дело, которое требовало уединения.

Глава третья

– Значит, вы утверждаете, что Назаров брал билет до Курска на понедельник?

Шухов внимательно смотрит на женщину. Она выдерживает его взгляд. Она даже как будто не понимает этого вопроса. Тогда Шухов достает другой билет, тот, который лежал в кармане пиджака в назаровской квартире, но медлит, не показывает ей. Ему приходит в голову еще вопрос.

– А вы не заметили, куда Назаров положил купленный билет? Где он был, когда вы уходили сегодня утром?

Женщина задумывается. Шухов видит, что она мучительно соображает, в чем тут дело. Она еще не примирилась с тем, что ее Виктора больше нет, что случилось нечто страшное. А ее спрашивают о каком-то билете. Ей надо ответить, где лежал этот билет. Шухов видит, что ее снова душат слезы, что она борется с ними.

– В нагрудном кармашке пиджака, – наконец вспоминает она.

Да, он лежал там, этот билет. Она видела его, когда перевешивала пиджак Виктора с одного стула на другой. Виктор, ложась спать, накинул пиджак на ее платок. Утром она сняла его, повесила на другой стул. И видела картонку, торчащую из кармашка. Конечно, это был билет.

– Кто убил Виктора? – глухо спрашивает она.

Шухов не отвечает, задает свой вопрос:

– Чем вы объясните вот это? – Он бросает на стол билет, который лежал в кармане убитого. – У Назарова мы нашли билет до Сочи.

– Я… Я не знаю, – теряется женщина. – Неужели он меня обманывал? Зачем же он дал мне столько денег?

«Да, – думает Шухов. – Да. Странно все это, очень странно».

– Уточните, когда вы вчера пришли к Назарову?

– По-моему, в девять вечера. Было уже темно.

Было уже темно. А в семь Назаров заказал такси. Перед Шуховым лежит бумага, на которой записан разговор Кожохина с диспетчером автопарка.

Кожохин. Припомните с самого начала вашу беседу с клиентом. Он позвонил вам в субботу вечером?

Диспетчер. Да. Заказ принят в семь часов.

Кожохин. Что он говорил?

Диспетчер. Назвал фамилию. Адрес. Номер телефона. Попросил прислать машину к четырем часам утра в воскресенье. Сказал, что поедет на вокзал.

Кожохин. Дальше.

Диспетчер. Без четверти четыре я позвонила клиенту.

Кожохин. Вы сами звонили?

Диспетчер. Да, я. По графику я дежурю с шести вечера субботы до шести утра воскресенья.

Кожохин. Итак, вы позвонили?

Диспетчер. Без четверти четыре. Он поднял трубку, сказал: «Назаров у телефона». Я сказала: «К вам вышла машина № 24–23». Он сказал: «Спасибо. Буду ждать на улице».

Еще один протокол. Показания шофера такси.

«Я, водитель такси № 24–23, Иван Тихонович Загоруйко, подал машину к дому № 18 по улице Тополевской в воскресенье в четыре часа. Клиент, уже предупрежденный диспетчером по телефону, сказал, что будет ждать такси на улице. Я прибыл на место ровно в четыре часа. Клиента не было видно, а из форточки валил дым…»

«А из форточки валил дым», – подумал Шухов. Выходит, что Назаров обманывал Мокееву в этой истории с поездами. Но цена? Семь тысяч! Или Мокеева сейчас обманывает Шухова. Но не верится в это, не может Мокеева обмалывать. Весь шуховский опыт протестует против такого предположения. И тут же ему приходит в голову другая мысль. Опыт. А что такое, в сущности, опыт? Каждый из нас накапливает свой личный жизненный опыт. Мы опираемся на него, действуем сообразно с ним, поучаем других исходя из собственного опыта, которым гордимся, как хорошо подогнанной одеждой. Мы несем багаж своего опыта по жизни, пополняем его. А бывает, и останавливаемся. Считаем, что хватит. И тут мы становимся нетерпимыми к чужому мнению: оно кажется нам неверным, потому что противоречит нашему. Мы перестаем мыслить, начинаем мешать окружающим, а думаем, что они мешают нам. Полезный груз опыта превращается в гири, которые только оттягивают руки. Но мы этого уже не хотим ни понять, ни признать. Очень похоже на старость, и часто этот процесс сопутствует ей. Но это не старость, а некий психологический барьер, потолок, выше которого сумеешь подняться только тогда, когда поймешь, увидишь его, осознаешь. Грош цена шуховскому опыту, если он сейчас ошибается в Мокеевой. Конечно, она не убийца. У нее есть алиби. Он даже готов поверить, что Назаров сам вручил ей семь тысяч рублей. Что подтверждает ее слова? Бесспорное алиби. Во-первых, Кожохин выяснил, что она ушла из дому, когда Назаров был еще жив. Для того чтобы вернуться, у нее не было времени. Это во-вторых. Без четверти четыре Мокеева была у себя на квартире. Деньги были у нее.