Следствие ведут дураки - Жмуриков Кондратий. Страница 35

Иван Саныч невольно содрогнулся и на немедленном продолжении банкета больше не настаивал. Но тем не менее вынул из ящика две бутылки, еще одну захватил Осип и сунул во внутренний карман своего многострадального пиджака.

Они долго пробирались меж завалов обгоревших досок, осторожно, чтобы не обрушить на свои головы гору хлама, способную стать их могильным холмом, разгребали, раздвигали, разгибали, подлезали, порой проявляя чудеса гибкости и физической силы. Чудеса, обусловленные только экстремальностью ситуации., в которую они попали.

Вот уж где воистину «русский экстрим», а вовсе не в клубе «Селект»…

В конце концов они были вознаграждены: пролом, через который они проносили незаконно взятое вино и который, между прочим, не был обнаружен комиссаром Ружем, осматривавшим подвал после убийства тут Жака Дюгарри, поваро-шофера Степана Семеновича Гарпагина.

Осип оказался почти прав: его спальня не только не выгорела, но и практически не была затронута пожаром, если не считать удушливой спертой гари, стойко удерживавшейся в закупоренной комнате.

Не включая света (если электричество вообще было, касательно чего имелись большие сомнения), Моржов тут же поспешно открыл окна.

Судя по всему, близилось утро. Гроза недавно кончилась, успокоившийся воздух подернулся превосходной сероватой дымкой. Из сада ползли запахи мокрой травы, и Осип несколько раз с наслаждением вдохнул полной грудью благодатный этот воздух.

Тем временем Иван Саныч проник в собственную спальню и начал переодеваться. Застав его за этим занятием, Осип приказал ему не дурить и ничего в комнате не трогать.

– Чего это? – недовольно спросил Астахов.

– А ничаво! Ентот Жодле, поди, думает, что мы мертвые. И пусть думает. А мы до него тем вернее доберемся, чем вернее он нам мертвяками считать будет.

И Осип хитро подмигнул, раскупоривая бутылку портвейна. Выпили. Иван Саныч подошел к музыкальному центру и включил его в сеть. Центр не работал. Осип подозрительно смотрел за манипуляциями Ивана Саныча, а потом спросил:

– Ты чаво?

– А электричества нет. Я хотел свой диск достать, который купил тут. Забрать. А он без электричества не открывается, центр этот.

– Какой диск-от?

– Бетховен. «Апассионата» и все такое. Я вообще классику уважаю, – сообщил Иван Саныч. – Не то что ты, Осип. Ты ничего вообще не знаешь, кроме своего вот этого: «Маррруся в ен-ституте Сикли-фасов-сковвва!..» – довольно удачно копируя Моржова, пропел Иванушка.

Осип махнул рукой, а Астахов, поманипулировав с центром, наконец достал диск и, повертев его в руках, недоуменно произнес:

– Так это не Бетховен.

– А что? – равнодушно спросил Осип. – «Мотор колесы крутить»?

Астахов растерянно пожал плечами. Мини-диск, который он держал в руках, не имел никакого отношения к творчеству великого немецкого композитора, столь чтимого нашим актером-недоучкой. Но тем не менее Иван Александрович смутно сознавал, что этот мини-диск оказывается в его руках не впервые…

Эрик Жодле вставил поставил мини-диск в компьютер и, пробежав пальцами по клавиатуре, откинулся на спинку своего чудесного эргономичного стула, на коем приличествует покоиться заду каждого уважающего себя юзера. Монитор показывал что-то странное.

На лице Жодле промелькнуло плохо скрываемое тревожное недоумение.

– Что за черт?

Али перегнулся через его плечо и спросил:

– Что?

– Ничего не понимаю, – отозвался тот. – Или я снова ошибался?

– В отношении чего? – даже не потрудившись скрыть иронии, отозвался Али.

– Да погоди ты… Пассворд тут сменен, что ли? А кто, в таком случае, менял?

– Да уж, верно, не те ребята, которых ты самонадеянно называл болванами, Эрик, – ответил Али.

Жодле не отвечал: низко склонившись над клавиатурой и сощурив глаза, хотя у него было прекрасное зрение, он старательно работал на «клаве», тщательно удостоверяясь в верности нажатия каждой клавиши. На его лбу проступил пот, как будто на каждое легкое движение пальцем у него уходило колоссальное количество физической энергии.

Али, с трудом смиряя тревогу и растущее нехорошее предчувствие, смотрел на широкую спину напарника и поглаживал только что выбритый подбородок, терпко пахнущий ароматным гелем после бритья.

Наконец Жодле вторично откинулся на спинку стула, и тут же из маленьких колонок, подсоединенных к компьютеру, упруго громыхнуло: ту-ду-ду… ду! Ту-ду-ду… ду-у-у!

– Эт-та что такое? – спросил Али.

Жодле закрыл лицо руками, а потом с силой ударил по клавиатуре так, что она треснула, а несколько клавиш вмялись и заклинились.

Звуки оборвались.

– Что, Эрик?!

– Эрик… Эрик… – пробормотал Жодле. – Что теперь Эрик? – вдруг злобно заорал он. – Эрик теперь ничего!.. Вот тебе и ту-ду-ду-ду!

– А что это?

– Это называется «Судьба стучится в дверь», болван ты кавказский, – холодно ответил Жодле. – Бетховен. Людвиг ван Бетховен!! Как нарочно! – снова заорал он и, резко встав, отшвырнул стул в угол комнаты. – Как нарочно!!

Али некоторое время помолчал, а потом спросил:

– Значит… значит, это не тот диск?

– Это значит, что все мы, – начал Жодле, а потом сделал короткую паузу и перешел на русский язык, – это значит, что все мы в глубокой жопе. Я не проверил, что было в футляре, когда Рекамье принес его с кухни. Не успел. Начался кавардак из-за этой девчонки, и я не успел проверить. Не углядел. Черррт!! Наверно, этот хлюст, который сначала рядился под бабу, потом под педераста, как-то заменил… хотя вряд ли, под «карлито» он не мог не рассказать все как есть. Вот бльядство, как говорят русские!

– А гдэ же тепер настоящий диск? – осторожно спросил Али.

– Где-где – сгорел диск! Вместе с этими русскими и домом Гарпагина.

– Так, быть может, дом сгорел не полностью, – предположил Али. – Если в футляре оказался музыкалный диск, то где, по-твоему, может быть настоящий?

Жодле пожал плечами:

– Так мы же осматривали центр!

– А у него в комнате есть второй аппарат. Он же сам говорил, а потом сбился на разговоры о кухне и подставке для кофе, – сказал Али.

По лицу Жодле проскрежетала всполошенная гримаса удивления, а потом он отшвырнул пинком ноги стул, валявшийся перед дверью, и бросился вон из комнаты, быстро проговорив через плечо:

– Туда!! Скорее! Пока не рассвело!

…Рассветало. В сероватом воздухе перетекала бодрящая свежесть, когда Иван Саныч и Осип вылезли из окна астаховской спальни и решительными шагами направились через сад к калитке в ограде.

Они решили не оставаться в печальном погорельном доме, который выгорел более чем наполовину и теперь походил на развалину запущенного кариесного зуба, от которого мало-мальски уцелела одна-единственная стенка. Этой стенкой было то крыло дома, где находились гостевые спальни, в которых три дня жили Осип, Настя и Иван Саныч.

На двоих у Моржова и Астахова было сейчас сто пятьдесят долларов, около пятидесяти франков и какая-то мелочь в ненужных в Сен-Дени рублях. Хорошо еще, что не сгорели документы, хранившиеся в спальне Ивана Саныча: уцелел и паспорт на имя Новоженова Иосифа Михайловича, и паспорт на имя Хлестовой Жанны Николаевны.

Идти было некуда. Гарпагин с дочерью ночевал где-то в Париже, и найти его в огромном городе возможным не представлялось. Ждать же, пока хозяин дома приедет на пепелище, было опасно: вместо него могла приехать и полиция, которой Осип и Астахов опасались, и, что еще хуже, Жодле с Али. Ведь они, верно, уже установили, что в футляре оказался вовсе не тот диск.

Они вышли на дорогу. По тротуару шла какая-то толстая француженка с чудовищного вида бультерьером, при виде «погорельцев» поспешно свернувшая на другую сторону улицы.

– Куда пойдем? – мутно спросил Иван Саныч. – Жрать охота и вздремнуть. И вообще, у меня такое самочувствие, как будто меня мутузили резиновыми дубинами в мусарне.

– Хуже, – обнадеживающе сказал Осип. – А хранцузское пойло-от кончилося?