Особый отдел и око дьявола - Чадович Николай Трофимович. Страница 45

– И что это во мне такого смешного? – без всяких церемоний поинтересовался Цимбаларь. – Неужели кальсоны забыл снять?

– В кальсонах бы тебя сюда вообще не пустили, – ответила Валька. – Мы меж собой толкуем, что мужик ты с виду справный, да, жаль, тараканы в голове завелись.

– Цыц, кобылы! – приподнявшись на полке, рявкнул Ложкин. – Кто старое помянет, тому глаз вон! Мы здесь свои грехи вместе с грязью смываем. Надо друг к другу сочувственно относиться… Отдохни, мать, – он забрал у старухи веники. – Дай я малость поработаю. Полезай сюда, Изольда!

– Под вас согласна лечь, а на полку не хочу, – жеманно ответила фальклористка. – Вы лучше нашего гостя попарьте.

– Рано ему ещё, пусть немного погреется, – возразил Ложкин. – Тогда, значит, Валькин черёд… А ты, Изольда, поддай парку.

Изольда Марковна, ничуть не стесняясь своей скульптурной наготы, приподнялась было, но вдруг ахнула и, схватившись за правую ягодицу, присела.

– Что-то нога в бедре подвернулась, – пожаловалась она.

– Дюже вы все нежные, – с неодобрением заметил Ложкин.

Он сам плеснул из ковша на раскалённые камни, после чего в парной запахло свежим хлебом и мятой, а затем ловко вскинул сноху на полку. Та, впрочем, и не сопротивлялась, а, наоборот, всячески выгибала под веником свой пышный стан. Скорее всего, эти сладострастные позы предназначались гостю, хотя и неизвестно, с какой целью. Ведь красота, между нами говоря, не только тешит, но и ранит.

Цимбаларь отвёл взгляд в сторону и, дабы немного умерить не к месту возникшее вожделение, окатил себя холодной водой из шайки.

– Эй, здесь лишней сырости быть не должно! – прикрикнул на него сверху Ложкин. – А не то пар подпортится. Вот когда каменка слегка остынет, будем с мылом и мочалкой мыться, как культурные.

– Свободные здесь нравы, ничего не скажешь, – с прищуром глядя на гостя, заметила Изольда Марковна. – Никакого сравнения с Первопрестольной.

– В Первопрестольной предостаточно бань и саун, где тоже совмещают приятное с полезным. – То, что фольклористка сама завязала разговор, было на руку Цимбаларю.

– Но там за удовольствие надо платить, – возразила Изольда Марковна. – И довольно дорого. А здесь всё строится исключительно на чувстве взаимного добросердечия. Каждый рад услужить каждому. В бане вам не откажут ни в чём, даже в женской ласке. – Она покосилась на шайку, которой Цимбаларь вынужден был прикрывать низ своего живота. – Кстати сказать, у угро-финских народов баня считается не только местом проведения гигиенических процедур, но и территорией любви.

– После возвращения в Москву предложите кинорежиссёру Михалкову новый сюжет для фильма, – посоветовал Цимбаларь. – «Баня – территория любви». «Оскар» обеспечен. В крайнем случае «Золотая пальмовая ветвь».

К сожалению, этот весьма многообещающий разговор оборвался на полуслове. Цимбаларя позвали на верхнюю полку. Знать, пришёл его черёд.

Пока он укладывался там, сгребая под себя душистое сено, на память приходили исключительно умиротворяющие картины цветущих лугов, но в следующее мгновение раскалённый самум обдал его с головы до ног. Тут уж стало не до сладостных воспоминаний!

Первым побуждением Цимбаларя было бежать отсюда сломя голову, но Ложкин приказал снохе:

– Валька, держи его за ноги!

Веник то нагонял жар, почти не соприкасаясь с телом, то безжалостно хлестал по спине и бокам, причём впечатление создавалось такое, что в дело идут оба конца. Цимбаларю даже показалось на мгновение, что столь изощрённым способом его собираются лишить жизни.

Впрочем, беспощадная экзекуция не помешала ему заметить, как Изольда Марковна, продолжая держаться за ягодицу, выскользнула из парилки.

Вскоре подуставшего Ложкина сменила Валька Дерунова. Эта действовала не столь энергично, зато изощрённо – и припечатывала раскалённый веник к пояснице Цимбаларя, и загибала его ноги чуть ли не к спине.

Её груди и прочие бабьи прелести мелькали прямо перед лицом Цимбаларя, но его сейчас обуревало лишь одно чувство – чувство самосохранения.

Вдруг с криком: «Во двор! Во двор!» – Ложкин стащил его с полки.

Всей гурьбой, включая старуху, они выскочили из бани и с головой нырнули в огромный сугроб, как бы специально предназначенный для этой цели. Северное сияние вовсю полыхало на небе, от мороза пар мгновенно превращался в иней, а они голышом копошились в снегу, словно малые дети в пелёнках.

Вернувшись назад, Цимбаларь первым делом выдул полкадушки кваса и на полном серьёзе, без всяких преувеличений, почувствовал себя другим человеком. Теперь уже он орудовал веником, поочерёдно обрабатывая то Вальку, то Ложкина, то Изольду Марковну, которая теперь щеголяла в изящных трусиках, но не купальных, а скорее будуарных.

Метаморфоза, случившаяся с фольклористкой, Цимбаларя ничуть не интересовала, как, впрочем, и многое другое вокруг. Хотя за целый день не было выпито ни грамма, голова кружилась словно от доброй дозы «белого медведя», то есть спирта, разбавленного шампанским.

В знаменитой строфе Редьярда Киплинга «Нас опьяняют сильные вина, женщины, лошади, власть и война…» следовало упомянуть ещё и парную баню.

Они выбегали во двор ещё два раза, измочалили целую гору веников, выпили весь квас – и лишь после этого баня завершилась.

Однако финальная пьянка, на которую так надеялся Цимбаларь, не состоялась. В бане царили одни нравы, а в избе – совсем другие.

Женщины сразу разошлись по своим комнатам, а мужчинам старуха накрыла на краешке кухонного стола, да ещё предупредила при этом:

– Не пейте много! После бани кондрашка может хватить.

Цимбаларь и Ложкин потягивали из маленьких рюмочек густую целебную настойку, закусывали вяленой рыбой, а их неспешная беседа плутала, словно путник, сбившийся с дороги в глухом, заболоченном лесу.

Наконец Цимбаларь, улучив подходящий момент, спросил:

– Не жалеете, что квартирантку взяли? Люди поговаривают, что она себя странно ведёт. Сегодня с утра, например, била во дворе пустые бутылки.

– Психованная, – помрачнел Ложкин. – Я вам про эти бутылки, которые в нашем серванте копились, уже рассказывал. Настёна их на улицу таскала, а та, как на грех, заметила. Ну и сразу в крик. Дескать, вещи, побывавшие в её руках, выносить из избы нельзя. Через них злые колдуньи могут навести порчу.

– В мистику ударилась, – неодобрительно заметил Цимбаларь. – А ещё образованная… Она хоть из вашей избы выходит когда-нибудь?

– Регулярно. Как стемнеет, на прогулку отправляется. Ещё и дня не пропустила. Говорит, что нуждается в свежем воздухе. До того дошла, что раму, с осени заклеенную, выставила. Проветривает свои покои. Боюсь, как бы избу не выстудила… Всю ночь свет жгёт, музыку включает… Нервотрёпка.

– Расходы на электричество, наверное, тоже увеличились?

– И не говорите! Счётчик иногда как сумасшедший крутится. Что там у неё за патефоны-магнитофоны!

– Зашли бы да глянули, – посоветовал Цимбаларь.

– Особо-то и не зайдёшь. Она моду взяла на ключ запираться. Даже внучку нашу к себе не пускает. Одни только балаболки старые к ней и ходят. Уже башка от этих песен распухла… Весной, слава богу, обещала съехать. Уж скорее бы.

Откуда-то появилась Настёна, прижалась к деду и, глядя на Цимбаларя огромными глазищами, сказала:

– Меня Изольда сегодня отшлёпала. Застрели её, пожалуйста.

– В людей стрелять нельзя, – Цимбаларь погрозил ей пальцем. – Боженька накажет.

– Она не человек, – сказала Настёна с огромным внутренним убеждением. – Она ведьма. У неё в комнате загробные голоса слышны.

– Не болтай лишнего! – Ложкин легонько встряхнул её. – Это радио говорит.

– Будто бы я не знаю, как радио говорит, – пренебрежительно скривилась Настёна.

Цимбаларь погладил девочку по голове и одарил заранее припасённым «Сникерсом». Но сегодня ей даже сладости в горло не лезли. Она вся прямо-таки кипела праведным гневом.

Оставаясь в русле начатого разговора, Цимбаларь несколько сменил его тему.