Принц и Нищин - Жмуриков Кондратий. Страница 43

Ребята из шоу-балета смотрели на него совершенно спокойными взглядами – очевидно, такие перепады в настроении Адриана были им не в новинку. Злоупотребления алкоголем и наркотиками, что ж вы хотите…

Внезапно Воронцов сорвался с места и, схватив за руку Лену Фирсову, потащил ее за собой в коридор, рявкнув через плечо:

– Всем стоять тут!!

– Да ты че, Сере… Андре… – начала было Лена, но Воронцов перехватил ее рот влажной ладонью и буквально выволок в коридор. Усадил на диванчик в самом конце этого коридора и заговорил, задыхаясь:

– Ты ничего не чувствуешь, нет? Ничего, нет? А ведь зря! А ведь это все не просто так!

Лена посмотрела на него полным глубокого сожаления и недоумения взглядом и наконец ответила:

– А ты в самом деле становишься похож на Аскольда… актером… актером тебе нужно было бы стать!

– А я им и стал, – бросил Сергей. – Актером комического амплуа! Только чуется мне, что скоро придется сменить мне трагедию на комедию!

– О чем ты? – отозвалась Фирсова, но по ее глазам было видно, что к словам Воронцова она относится куда серьезнее, нежели хочет то показать.

– А то! Я не знаю, почему тебе нравится играть со мной, но это довольно опасные игры! Зачем ты вызвала меня из комнаты тогда, в гостинице, в нашем городе? Тогда, когда я еще колебался, ехать или мне или нет? Ты вызвала меня, посмотрела, сказала два слова, и я сорвался… приехал черт знает, куда, в Москву, в центр, в предел Садового кольца, сломить башку, верррно! Зачем все это нужно было? Тебе прискучило играть со своим атлетичным мужем, да? Ты за него чрезвычайно удачно выскочила… а тут вдруг свеженький мальчик из прошлого, с которым так сладко играть в воспоминания?

Лена вырвалась и отступила на шаг. Волосы ее растрепались, она была бледна.

– Ты не должне так говорить, – холодно сказала она. – Я никогда ничем тебя не обнадеживала и ничего не обещала. Ты напрасно меня обижаешь, Сережа. А решение ехать в Москву принял ты сам. Кажется, ты уже достаточно взрослый, чтобы отвечать за свои решения. А если ты немного перепил или закинулся коксом, по старой доброй методе Андрюши, то изволь вести себя прилично.

Воронцов покачал головой.

– Я веду себя нормально, – сказал он. – Но меня все бесит. Все не так. Я не знаю что, но… но это все не так. Быть может, я был немного резок, но вот… так. Знаешь, Лена, у меня тонкая интуиция, очень тонкая. Помнишь, когда мы шли с тобой из школы в девятом классе и я сказал, что у меня горит лицо и вообще плохое предчувствие? Ты помнишь?

– Помню, – ответила она. – Тогда сгорел пятый подъезд нашего дома. Там жила половина моих подруг.

– Ну вот теперь снова. Я чу-увствую беду, Лена. Грянет гром… над головой твоей и моей.

– Не нужно так говорить, – с усилием сказала она и было дернулась, чтобы уйти, но Сергей так сильно сжал ее запястье, что Лена еле слышно вскрикнула, и ему пришлось распустить свои пальцы.

Она склонила лицо, стараясь не смотреть на него, расплетшийся локон упал на ее лоб, и Сережу вдруг залила такая волна нежности, что он испугался и за себя, и за Лену, и за весь этот мир, который отказывался впустить в себя сразу столько бурного и светлого.

– Я люблю тебя, – сказал он. – Если ты не поняла, то я могу повторить: я люблю тебя точно так же, как тогда, перед армией, даже больше. И еще если ты не поняла, то я скажу… я поехал в Москву ради тебя. Может, это глупо и я ничуть не поумнел с тех пор, как ты говорила мне, будто я еще совсем юный… но пусть будет глупо.

«Это действительно глупо», – хотела было сказать Лена, но не успела, потому что Сережа Воронцов вскочил и схватил ее за плечи – она не сопротивлялась. Он притянул ее к себе и начал целовать ее губы, глаза, шею, лоб, а она стояла бледная, неподвижная, и смотрела на Сергея застывшим взглядом, в котором он так и не мог разглядеть желанного «да».

И лишь он снова поднял на нее глаза, как в коридоре прогремел мощный негодующий вопль:

– Да ты че творишь, бл…?!

Воронцов резко повернулся: Фирсов, огромный, багровый, с каменеющими скулами и вздувшимися, как узловатые веревки, жилами на могучей шее, буквально летел на него, нежданно вывернув из-за угла…

Лена оттолкнула Воронцова и прижалась к стене, повернув к мужу бледное, оцепеневшее лицо с широко распахнутыми бархатными глазами, в которых стояли слезы.

Фирсов налетел на Сережу, как вихрь; тот даже не сопротивлялся, когда Алексей наотмашь ударил его по лицу тяжелой, словно бы железной ладонью, и Воронцов отлетел к стене, тяжело ударившись о нее головой и не успев молниеносно скооординироваться, как без особого труда и чисто автоматически делал он это прежде.

– Алеша-а, не надо-о!! – метнулся испуганный крик Лены, но Фирсов, очевидно, потеряв контроль над собой, подскочил к Воронцову и ударил его ногой под ребра.

Сережу, куда более легкого, чем Фирсов, отбросило метра на два, но, вопреки ожиданию, боль не пригвоздила его к полу и не скрючила, как червяка, насаженного на рыболовный крючок.

Он поднялся, вытер кровь с разбитого лица и широко шагнул к Фирсову… у него не было ненависти к этому человеку, злобы за то, что тот ударил его… скорее какой-то азарт, словно Сергей не воочию видел Алексея Фирсова, а вынужден был проходить его в качестве одного из уровней компьютерной игры. Фирсов, который уже было направился к жене, вскинул на него глаза и начал было разворачиваться, но не успел: его великолепной скорости и реакции не хватило, чтобы парировать удар Воронцова.

Сотрудника службы безопасности Романа Вишневского отбросило так, словно к нему приложились средневековым стенобитным орудием: Сережа вложил в правый хук всю мощь, на какую только был способен. Вся выучка, вся реакция, которую он развил и приумножил на войне, помноженные на жгучую ревность и злобу, пошли в дело.

– Ы-ыкххх!..

Алексей Фирсов упал на ковровую дорожку и растянулся во весь рост, и его лицо немедленно густо залилось кровью. Кровь хлынула на пол, и у головы Алексея за считанные секунды образовалась лужица крови.

Лена ахнула и, оттолкнувшись от стены всем телом, бросилась к Фирсову; по коридору уже бежали охранники Аскольда, а Лена повернула к Сергею искаженное ненавистью лицо (он никак не ожидал такого, особенно после того, как сильно она испугалась за него) и выпалила:

– Вот только это и умеешь… тварь! Ничего хорошего… ничего хорошего не сделал за всю жизнь! Как был Нищиным, так Нищиным и остался!

– Молчи, сука! – без участия сознания Сережи Воронцова холодно выговорили его губы, и его язык не отсох от этих слов и еще от сознания того, что все сказанное Леной, по сути, было правдой.

Охранники схватили Воронцова под руки и повели по коридору, приговаривая:

– Выспаться вам нужно, Андрей Львович… выспаться.

Сережа вошел – точнее, его «вошли» охранники – в квартиру, в которой жил Аскольд, и, слабо трепыхнувшись, замер прямо на пороге. И было отчего.

– Я… тут живу? – пролепетал он.

– Ну вот, опять забыл, где живет, – добродушно громухнуло над ухом. – Ничего, а то в прошлый раз вообще и имя свое напрочь забыл.

– Да ты, посмотри, посмотри, тут ли ты живешь? – снисходительно-неуклюже поддел неадекватного «босса» второй охранник.

И Сережа посмотрел, потому что посмотреть было на что. Перед ним, необозримое, как футбольное поле, расстилалось белое и абсолютно пустое пространство. Где-то там, вдалеке, метрах в ста от входа, слабо светилась белым люминофором стена, ограничивающая это пустое белое пространство. Потолок без признака светильников, тем не менее переливался глубокоими, хоть и несколько однообразными, сине-зеленой части спектра, тонами. Где-то у боковой стены началась мощная сине-зеленая волна, весь потолок потемнел, сгустившись до нежно-зеленой ряски и соответствующим образом изменив белое пространство – а потом по потолку пошли прихотливые сине-белые валы, до жути напоминающие перевернутое, зависшее над головой море. Верно, в потолок были вделаны мощные фосфоресцирующие пластины, и создававшие этот замечательный морской эффект.