Первые шаги по Тропе: Злой Котел - Чадович Николай Трофимович. Страница 39

В конце концов я не выдержал мук неопределенности и выложил вещуну все, что накипело у меня на душе. Прозвучало много резких фраз, и кличка Иван Сусанин, которой я его наградил, была лишь цветочком в пышном букете жгучих и колючих сорняков (это имя, конечно же, не могло вызвать у вещуна никаких ассоциаций, но своей чуткой к любому слову душой он понял, что оно подразумевает коварного проводника, так и старающегося завести своих доверчивых спутников в гиблое место).

– Отвечай, раньше ты уже ходил этой дорогой? – наседал я на вещуна.

– Этой не ходил, – признался он. – Выбирая дорогу к обители королевы, мы всякий раз повинуемся ее зову, доступному только восприятию вещунов. Но сейчас происходит что-то непонятное…

– Зов пропал? – не унимался я.

– Нет. Но он стал каким-то неясным… обманчивым…

– А ваша королева не имеет привычки злоупотреблять спиртным?

– Как ты смеешь говорить такое! – возмутился вещун. – Для нас она больше, чем богиня! Весь я – от ее плоти и крови. Она помнит этот мир таким, каким его не помнит никто! Более того, вполне возможно, что она дождется его конца!

– Не кипятись… Конец мира волнует меня меньше всего, – пробормотал я запекшимися губами. – Тут уже свой собственный подступает… Ладно, двинулись дальше…

В мире, где не существует ни стервятников, ни жуков-могильщиков, ни даже гнилостных бактерий, любой мертвец со временем превращается в мумию, являющую собой как бы злой шарж на прежнее живое существо.

Однажды мы набрели именно на такой иссохший труп, в котором едва угадывался вещун. Предсмертные муки согнули его в калачик.

– Наверное, он тоже шел на поклон к королеве, – печально молвил мой горе-проводник.

– Это радует, – горько усмехнулся я. – Вполне возможно, что мы встали на правильный путь. Только очень и очень неблагодарный…

Вещун поспешил поддержать эту версию:

– Заблудиться может каждый. Но заблудиться совершенно одинаково вряд ли возможно… Надо проверить, нет ли у него чего-нибудь съестного.

Съестного у покойника не нашлось. Бедняга перед смертью изгрыз даже собственные перчатки. Единственной примечательной вещью, имевшейся при нем, оказался массивный ларец, вырезанный из кости морского зверя и украшенный золотыми накладками. Крышка ларца была едва прикрыта, что сразу показалось мне подозрительным. Трудно даже представить, что кто-то, прощаясь с жизнью, мог любоваться вещами, не имеющими никакого отношения ни к еде, ни к питью. А кроме того, у вещунов совершенно отсутствовало пристрастие к семейным и прочим реликвиям, столь свойственное людям (и в этом им можно только позавидовать).

Я взял на себя смелость открыть ларец и убедился, что он почти до краев наполнен мельчайшим розовым порошком, похожим на цветочную пыльцу. Это вещество издавало такой изысканный и тонкий аромат, что невольно становилось стыдно и за свою небритую рожу, и за свое давно не мытое тело.

Если где-то на свете и существует уголок, чей воздух напоен вот такими волшебными запахами, то там обязательно звучит сладостно-томительная музыка, под которую изгибаются в танце прекрасные девы, бьют фонтаны чистейшей родниковой воды, пенится в бокалах вино, истекают соком горы фруктов, поют райские птицы… Нет, стоп! Похоже, что у меня начинаются галлюцинации.

– Это истома, – заглядывая мне через плечо, пояснил вещун. – Снадобье, навевающее глубокие и счастливые сны. Бедняга нес его нашей королеве. Она давно страдает бессонницей и охотно принимает подобные дары.

– Нес, да не донес… – я хотел попробовать порошок на вкус, но вещун перехватил мою руку.

– Осторожней! Истома употребляется только в малых дозах. Достаточно лишь припудрить ею виски. А целая пригоршня убьет и клюворыла. Правда, это будет легкая смерть… – он оттянул челюсть мертвеца, едва державшуюся на высохших сухожилиях, и я увидел, что его рот забит розовым порошком, совсем как у заживо погребенного – землей.

– Это как раз то, что мне нужно, – за неимением другой ткани я завернул ларец в платье Феры и засунул его на самое дно котомки. – Теперь мне не страшны ни голод, ни жажда, ни твое занудство. Уж лучше навечно забыться в счастливом сне, чем мучиться в твоей компании.

У галлюцинаций, вызванных самыми разными причинами, есть одно общее свойство – раз угодив в их пучину, потом уже не выкарабкаешься. В этом смысле обезвоживание организма сродни белой горячке – прозрачные родники, шипучие напитки и голубые айсберги будут идти с тобой до самого конца, наравне с зелеными змеями.

Начав с самых простых, даже банальных видений, как то танцующие гурии, тенистые сады и фонтаны рая – я вскоре окунулся в бред, достойный легенд о святом Антонии. На меня набрасывались или, наоборот, ко мне ластились самые разнообразные порождения больной человеческой фантазии – псоглавы, единооки, суккубы, фавны, огнедышащие змеи, черные коты, жабы с крысиными хвостами и крысы с жабьими рожами.

Впрочем, это ничуть не мешало мне продолжать однажды начатый путь, хотя, честно говоря, я уже стал забывать о его цели.

Миражи возникали то на горизонте, то совсем рядом, и я ничуть не удивился, когда путь мне преградили неизвестно откуда взявшиеся всадники, гарцевавшие не на конях, не на верблюдах и даже не на козлах, а на каких-то совершенно несуразных созданиях, имевших ноги жирафа, шею змеи, голову буйвола, шкуру гиены и горб, столь крутой и могучий, что седла располагались где-то на крупе, почти сразу за хвостом.

Только вот одна незадача: обычные фантомы умели разговаривать со мной, а эти только немо разевали пасти – как скакуны, так и всадники. Неужели моя глухота проникла даже в область подсознания!

Нет, такой бред нам не нужен. А ну-ка пошли прочь!

– Стой! – вещун схватил меня за руку (и, наверное, вовремя, потому что пыль, поднятая этими порождениями кошмара, обрушилась на нас ядовитым облаком).

– Стою, – чтобы прогнать призраков, я вцепился зубами в мякоть своей ладони.

Боль появилась, но бред не исчез. Более того, вещун включился в него на правах действующего лица, чего раньше не случалось.

Он что-то доказывал всадникам, а те только угрожающе размахивали длинными пиками, похожими на пожарные багры, да продолжали разевать рты.

Пора было положить всему этому конец (хорошего понемножку), и я, шепча первые пришедшие на ум заклинания, стал подбираться к призракам с фланга. Сам вас породил, сам вас и развею!

Всадники были заняты перепалкой с вещуном, но одному из скакунов этот маневр не понравился, и он, поднатужившись, окатил меня слюной, куда более липкой, едкой и вонючей, чем пена кислотного огнетушителя.

И только тогда я стал осознавать, что это никакой не мираж, а самая махровая реальность. Как говорится, дальше ехать некуда.

– Что случилось? – спросил я, стряхивая пузырящуюся слюну. – Кто это?

– Разбойники, кто же еще, – обронил вещун.

– Но ведь мы не купцы. Что с нас взять?

– Кабы не было чего, они бы в нашу сторону и не глянули. Эти головорезы выслеживают только тех вещунов, которые идут к королеве. А они при себе всегда имеют что-то ценное. С пустыми руками в обитель не принято соваться.

Отвечая мне, вещун продолжал вести переговоры с разбойниками. Ну прямо Александр Македонский! Два в одном.

– А тех, что идут назад, они не трогают?

– Зачем? Взять-то с них нечего. Да и с нашими яйцами никто связываться не хочет. Сам знаешь, на какие выходки они способны.

– Так ты скажи разбойникам, что мы уже были у королевы! Дескать, на обратном пути немного заплутали. И яйцо предъяви в доказательство.

Мысль была дельная, но слегка запоздалая – один из разбойников (а всего их было трое), с ног до головы закутанный в черный бурнус, оставлявший открытым только часть лица, уже зацепил своим багром мою котомку. Я инстинктивно потянулся за ней, но острие другого багра заставило меня прирасти к месту.

Вот так все мое добро уплыло в лапы алчных дикарей, опрометчиво полагавших, что свое благосостояние можно строить на чужом горе. Ничего, отольются кошке мышкины слезы. Хоть когда-нибудь, да отольются. Зло, как сивуха, – сначала дарит весельем, а потом оборачивается тяжким похмельем.