Полутораглазый стрелец - Лифшиц Бенедикт. Страница 47

Взвивался шар, наряднее театра,

И падал в ахающую толпу.

Горели братья Монгольфье отвагой,

И волновалась Академия наук.

230

ПОЛЬ ФОР

229. ФИЛОМЕЛА

Пой в сердце тишины, незримый соловей!

Все розы слушают, склоняясь со стеблей.

Крыло серебряной луны скользит несмело.

Среди недвижных роз тоскует Филомела.

Среди недвижных роз, чей аромат сильней

От невозможности отдать всю душу ей.

Как пенье соловья в ночи совсем беззвездной

Похоже на призыв к богам подземной Бездны!

Нет — к розам, аромат которых тем сильней,

Чем больше этот гимн влечет их в мир теней!

Не сердце ль тишины теперь само поет?

Куст облетевших роз — дремоты сладкий гнет…

Безмолвье, молньями насыщенное бури,

Иль безмятежное, как облако в лазури,

Всю ночь подчинено тебе лишь одному,

Пэан, навеянный луною Филомеле!

О песнь бессмертия! Не птичьи это трели!

Ах, волшебства ее нельзя преодолеть.

Не из Аида ли исходят эти трели?

Но даже вздоха нет у роз, чтоб умереть.

И все же, без него что за метаморфозы!

Луна присутствует при том, как гибнут розы,

Уже на всех кустах они склонили стебли,

И вихрь опавших роз проносится, колебля

Траву, и без того смятенную твоей

Бессмертной песнею, незримый соловей!

231

Объятый трепетом, роняет листья сад,

Блеснув из облака, луна ушла назад.

Продрогнув в мураве пугливой и во мгле,

О лепестки, скорей прислушайтесь к земле.

Прислушайтесь: идет гроза из бездн Аида.

Сердцебиением вселенной полон сад.

Глухой удар. Второй и третий вслед восходят.

Другие, звонкие и чистые, восходят.

Плененное землей, все ближе сердце. Стук

Его все явственней в траве, примятой ветром.

Порхают лепестки. Земля уже разверзлась.

И в розах, голубых от лунного сиянья,

Богиня вечная, всесильная Кибела,

Подъяв чело, тебе внимает, Филомела.

232

ЖАН МОРЕАС

230. СТАНСЫ

Под проливным дождем я полем шел, ступая

По рытвинам с водой, где грозового дня

Поблескивала мне едва заря скупая,

И ворон сумрачный сопровождал меня.

Далекой молнии предшествовал мне сполох,

И Аквилон терзал меня своим крылом,

Но буря не могла рассеять чувств тяжелых,

Глухим неистовством перекрывавших гром.

Вассалы осени, и ясени, и клены,

К ее стопам несли листвы златую сыть,

А ворон продолжал кружиться, непреклонный,

Моей судьбы никак не в силах изменить.

231. СТАНСЫ

Лишь к мертвецам лицо обращено мое,

Я все не сговорюсь со славою своею,

Зерном моих борозд живится воронье,

Мне жатвы не собрать, хоть я пашу и сею.

Но я не сетую. Пусть злится Аквилон,

Пускай меня клеймят, пускай кто хочет — свищет:

Что нужды, если твой, о лира, тихий звон

Искусней с каждым днем становится и чище?

233

АНДРЕ ЖИД

232—235. ИЗ СТИХОТВОРЕНИЙ АНДРЕ ВАЛЬТЕРА

1

Нас нынче обошла весна, о дорогая,

И песен и цветов как будто избегая;

Апрельских не было совсем метаморфоз:

Нам не придется вить венки из легких роз.

Еще при свете ламп, почти безмолвно

Мы были склонены над грудой зимних книг,

Когда морским пугливым анемоном

Багровый солнца диск нас в сентябре настиг.

Ты мне сказала: — Вот и осень.

Ужель так долго спали мы?

Как дальше жить средь полутьмы,

Средь книг, чей вид нам стал несносен?

Быть может, мимо нас весна

Уже прошла, мелькнув на миг единый?

Чтоб вовремя зари была нам речь слышна,

На окнах распахни гардины!.. —

Шел дождь. У ламп, поблекших при багровой

Заре, мы удлинили фитили

И в ожиданье погрузились снова

Весны, грядущей издали.

2

Пустую лампу новая сменила,

И эта ночь сменяется иной,

И слышно, как от нас бежит во мрак ночной

Часов песочных шум унылый.

Во власти ложного мы бьемся силлогизма,

О троице ведем бессвязный спор,

Но мыслям и словам недостает лиризма,

И лампы тусклые глядят на нас в упор.

234

На случай, если бы от одури нежданной

И боли головной наш спор затих,

Нас ждут в углу два узкие дивана:

Мы простираемся ребячески на них.

Молитву прочитав ночную,

Мы поскорее тушим свет,

И к нашим векам льнет вплотную

Ночей могильных душный бред.

Но перед нашим диким взглядом

Огромный образ все же не изжит,

И страшно каждому уснуть, пока лежит

И смотрит на него другой, не спящий рядом.

6

Я знаю, что душа включает

В себя тот жест, чью звучность вслед

За ним согласно обличает

Вполне ей соприродный свет.

Пейзаж, пренебрегая мерой,

По прихоти души растет,

Ритмическою атмосферой

Сливая с нею небосвод.

Но непонятно мне, зачем путем окольным

Бессильная душа, среди немилых мест,

По деревням блуждает своевольным,

Где недоступен нам свободный жест.

Ну, что же, если вся борьба бесплодна

И побеждает нас пейзаж,

Хотел бы я такого рода

Побед, чтоб дух воспрянул наш.

Я солнечных ищу полей,

Где ты сказала б мне: «Любимый!»

Но только месяц над равниной

Сияет бледною лилеей.

235

8

У нас у обоих печальные, бедные души,

Которых и счастью никак не согреть;

У нас у обоих печальные души,

Давно позабывшие всякую радость.

Вверху разгорается диск золотой,

Желая согреть наши зябкие души;

Но даже в его благодатном тепле

Им холодно, точно студеной зимой.

Мы знаем, что надо бы нам улыбаться,

Когда в небесах — только ярь, только синь,

Но мы потеряли навеки привычку

К цветенью души.

Нас прежде лучи согревали бы солнца,

Мы прежде смеялись бы оба от счастья,

Но ныне не знаем уже, почему

Холмы так беспечно ликуют.

– Послушай, — сказала ты, — души у нас

Глубокой исполнены тайной

И счастливы необычайно,

Но мы лишь не знаем о том.

236. СОЛНЦЕСТОЯНИЕ

Чуть в звонком воздухе раздался голос рога,

Мы поняли, что все должно застыть кругом.

Он смолк, но звук еще плывет своей дорогой

На медный небосклон.

Кустарник золотой приник вплотную к жнивью,

Стогами желтыми означились поля,

Сияло мертвое на горизонте солнце,

И выросли высокие леса…

На буках, выбежавших на опушку леса,

Вороны не хотели засыпать,