Исполняющий обязанности - Незнанский Фридрих Евсеевич. Страница 52

Жеребцов назвал и частную клинику «Гиппократ», и адрес ее в Орехово-Борисове, куда немедленно отправился Валентин Арнольдович Кучкин вместе с Головановым и Демидовым – последние исключительно для моральной поддержки.

А Иван Михайлович тем временем продолжал свою исповедь. Вот теперь наконец речь зашла о докторе Баранове.

Это он через Додика сделал предложение Жеребцову устранить одну женщину. До него, то есть до Баранова, доходили слухи, что в вопросах, касавшихся неугодных женщин, всегда можно положиться именно на «гиппократов». Но когда Додик, который тоже был отчасти в курсе дела, сообщил, какие способы «устранения» применяют дружки-санитары из частной клиники, Баранову такой вариант не понравился. Да и слишком пожилой уже была, по его мнению, мадам Артемова, чтобы на старости лет вдруг заняться вынужденной проституцией в каком-нибудь закрытом заведении для извращенцев. Нет, ее требовалось убрать попроще, но наверняка. Тогда оставался только один вариант – киллер.

Но и тут незадача: киллеры иногда попадаются– и тогда немедленно на свет всплывает заказчик, а этого Баранову не хотелось. Вспомнив про своего приятеля Ваньку-бомбиста, Додик предложил иной вариант, на котором они и остановились. Оставалось только спланировать и исполнить покушение, что и было сделано. Он женщину не видел, просто рассчитал взрыв точно по минутам.

А короткое время спустя тому же Баранову потребовалось повторить тот же номер, но уже как цирковой трюк, то есть с подстраховкой, чтобы несчастья не случилось. И это было сделано – за ту же цену.

Ну жизнь у него, Ваньки Жеребцова, такая нескладная! Другой бы со своим мастерством горы перевернул, миллионером стал, а ему такая вот судьба предназначена...

Впрочем, ему можно было о своей дальнейшей судьбе больше не размышлять, ибо она была во многом определена его предшествующими поступками. А вот перед Турецким и Грязновым задачка стояла посложнее. Жеребцову надо было непременно сохранить жизнь до суда. А значит, в тюремную камеру его отправлять нельзя – там достанут. В Лефортове, где охрана на высоте, и то бывают срывы, а об обычном СИЗО типа Бутырок, и говорить не приходилось – суток не проживет. Найдется какой-нибудь отморозок, коему и без того грозит уже пожизненная мера. Вот и не станет Вани Жеребцова, который вполне оправдывает свою фамилию только, как он сам считает, в общении с женщинами...

Продолжительный допрос под протокол заканчивался, когда позвонил обескураженный следователь Кучкин и доложил срывающимся от волнения голосом, что указанные санитары Борис Дранников и Никита Крысин в клинике отсутствуют. Главврача, который подписывал, возможно, приказ об их отпуске, в настоящее время также нет, он на симпозиуме в Праге и вернется не раньше чем через неделю. Кадрами занимается всегда он лично, поэтому и все документы, касающиеся медперсонала, он хранит у себя. И, вполне возможно, что санитары, предвидя, что в отсутствие Роберта Каспаровича в клинике будет некоторое затишье, отпросились в отпуск. Либо вообще уволились, поскольку зарплаты здесь маленькие, а для здоровых мужиков – просто-таки смехотворные. Одним словом, никто ничего не знает, а санитаров, «гиппократов» этих, говорил открытым текстом Кучкин, видели тут что-то около недели назад. Может быть, чуть меньше.

И вот тут словно что-то екнуло у Грязнова где-то под селезенкой. Или печенью, кто их разберет. Неприятное, короче говоря, появилось ощущение и в животе, и во рту. Что-то пакостное в связи с термином «гиппократы» всколыхнулось в памяти у Вячеслава Ивановича. Но что, он вспомнить конкретно не мог. «Гиппократы», «гиппократы»... А ведь что-то связано именно с этим словом. Где оно могло прозвучать?

И вдруг всплыл как из небытия перед внутренним взором «нехороший» взгляд того официанта Васи, что обслуживал его в баре на «Щелковской»!

Стоп! Грязнов выхватил свою записную книжку и стал ее лихорадочно листать. Вот он, Исай Брискин, Розенбаум!

Вячеслав Иванович набрал телефонный номер. Пошли долгие гудки без ответа. Отключился и набрал номер домашнего телефона снова. Трубку наконец подняли.

– Вам кого эта-а? – раздался негромкий старушечий голос. – Звонитя куда-а?

– Это квартира Брискина Исая Матвеича? – строго спросил Грязнов, ничего не понимая.

– Яво, яво, милай! Только была яво, а тяперя я здесь живу, соседка его, Матрена Ивановна, стало быть. А ты, милай, к Исаю? Так это тябе не сюда-а, а на Богородское надо. Снясли яво, уж неделю, как снясли, милай. К Фирочке яво и снясли, как жа...

– В каком смысле снесли? – переспросил Грязнов, хотя ответ подсказывался, что называется, сам. – Он что, умер?

– Умер, милай, умер. Убили яво. Прямо в подъезде. Кирпичом, стало быть, по голове. Умер он. К жене его покойной и положили, в могилку-то. А что надо-то?

Действительно, что теперь надо? Да ничего, вздохнул Грязнов и отключился.

Умер... Убили кирпичом по голове... Надо бы съездить на Преображенку, там, в отделе милиции, наверняка этот случай известен. Странно, что по телевизору не видел в происшествиях, который смотрел регулярно... Да и невелика птица была этот человечек по кличке Розенбаум, чтоб сюжет о нем по телевидению показывать. А место себе на кладбище он, выходит, заранее приготовил. Рядом с покойной женой. Гляди ж ты, и не знал, что он был когда-то женат... На Богородском, кажется, давно уже не хоронят, значит, место для себя имел... Вот и отпел свое Исай Матвеич...

Но минутная скорбь была тут же вытеснена приступом злости. «Гиппократы» – будь они неладны! Ведь это про них развязал свой язык Розенбаум, когда его развезло от кайфа и от выпитого пива. А тот официант Вася вполне мог подслушать разговор – они же приятельствовали с Исаем. И разве непонятно было тому Васе, что за «клиент» пожаловал на встречу с Исаем? Вот, возможно, и результат.

Плохо это или хорошо, но спускать просто так смерть своего агента каким-то «гиппократам» Грязнов был не намерен. И чтобы не тянуть время, генерал кликнул Филиппа Агеева и попросил его съездить с ним на Преображенку и, возможно, сразу вернуться обратно.

Делать сразу несколько дел было неудобно, поэтому обезвреживание бомбы, оставленной в квартире Евы, отложили. Как и окончательное решение судьбы полковника Огородникова. Он по-прежнему отдыхал в ванной под неусыпным наблюдением Щербака, и дело это стало уже для него привычным. Оставался в квартире и Жеребцов. Прикованный одной рукой к батарее, под присмотром Володи Яковлева он писал свои подробные показания.

Ни полковник, ни бывший майор между собой не общались. Они даже и не знали о присутствии друг друга в этой квартире.

В ОВД «Преображенское», естественно, были в курсе о случае с гражданином Брискиным, которого огрели кирпичом по голове прямо у его собственного подъезда. Причем удар был нанесен с такой силой, что вмешательство хирургов вообще не потребовалось – голова была разнесена вдребезги. Человека, обладавшего такой чудовищной физической силой, в районе что-то не помнили.

Искать следы отпечатков пальцев на том же окровавленном кирпиче никто не стал, да их и невозможно было различить – зима же, люди в перчатках ходят, какие пальцы?

Опрос соседей тоже ничего путного не дал. Известно было, что Исай Матвеевич Брискин зарабатывает себе на жизнь тем, что играет на гитаре и немного поет в баре, неподалеку от метро «Щелковская», где заодно и кормится. Постоянного места работы у него уже давно не было. Но и бомжом он также не являлся, поскольку проживал в коммунальной квартире в старом доме на Прогонной улице, вблизи того кладбища, где его и похоронили. Там действительно уже давно никого не хоронят, но в старые семейные могилы еще иногда производят захоронения. А именно такая была у Брискина, даже памятник с бетонным надгробием стоял, на котором была высечена фамилия его супруги – Брискиной Эсфири Моисеевны, скончавшейся в семидесятом году. Вот к ней под бочок, как говорится, и лег непутевый супруг. Хоть здесь успокоился.