Времена не выбирают - Мах Макс. Страница 160

Естественно, Маркус согласился и о своем решении не пожалел. Во-первых, потому, что его попросили об услуге, которую он был в силах выполнить, так почему бы и нет? А во-вторых, не согласись он, так бы и не узнал, что Ключей-то на самом деле, не два, а четыре, и носят их – «Ну кто бы мог подумать!» – королева Нор и дружок Макса закадычный – фельдмаршал и князь Виктор Дмитриев. Ну а в-третьих…

– Благодарю вас, Маркус, – сказал по-французски «человек», которого они все вместе полчаса назад «вытащили» из бог знает какого далека. – Я ваш должник.

Широкоплечий блондин с лицом или, вернее, мордой, заставляющей вспомнить ужасы офортов Гойи, монстров Брейгеля, низко, но с удивительным достоинством поклонился Маркусу и, выпрямившись, вполне по-европейски протянул ему свою руку.

– Меш, – сказал он. – Герцог Нош, но для вас, Маркус, просто Меш. Разрешите представить вам мою дочь, Риан.

– Спасибо.

У подошедшей к ним девочки был чудный голос, но все остальное… То есть нет, не так. Особо сильное впечатление производил как раз чудовищный контраст между безусловной и вполне человеческой красотой фигуры и «лицом» этого существа, при взгляде на которое можно было получить инфаркт миокарда.

– Спасибо, дедушка, – «улыбнулась» она. – Вы очень хороший человек.

У нее были голубые, как весеннее небо, глаза, но ее взгляд заставлял трепетать сердце, потому что, казалось, проникал в душу и читал там, как в открытой книге…

– Ты солдат, – неожиданно перейдя на «ты», сказала Риан строго и одновременно торжественно. – Но грязь и кровь к тебе не прилипли, Маркус, потому что ты человек чести. Мы называем таких «тийяр». Это означает «боец», но не просто боец, а, как говорят у вас, Боец. С большой буквы. Спасибо.

– Как думаете, Маркус, – прервал затянувшееся молчание Лемке, – получится у нас что-нибудь?

Он так и сидел напротив, держа в пальцах так и не закуренную сигарету. В чашке перед ним стыл кофе, к которому Павел так и не притронулся. Чуть в стороне сиротливо стоял оставленный в небрежении бокал с коньяком.

«Получится ли? – мысленно повторил за ним Маркус. – А у нас есть другой выход?»

– Получится, – сказал он вслух и неожиданно для самого себя горько усмехнулся. – Эх, Павел, сбросить бы мне хотя бы лет двадцать…

Он был искренен сейчас. Господи, как же справедливы были его слова…

– Почему бы и не сбросить? – Взгляд Павла был сосредоточен и строг. – Она же вам предложила…

– Предложила, – не стал спорить Маркус. – Чрезвычайно сильный соблазн, знаете ли, и ведь не врет. Действительно, может, если уж они комбрига с того света достали, но…

Маркус замолчал. Как было объяснить этому молодому человеку, что он просто боится. И страх его был вполне рационален, потому что…

«Потому что ты боишься потерять меня, – сказала, подходя к их столику, Ольга. Она была сейчас точно такой же, как тогда в Вероне. – Ты боишься, что соблазны молодости, пусть даже молодости относительной, заставят тебя забыть обо мне».

«Все мужики тряпки!» – Ну вот и Клавочка пожаловала.

«Я бы не стал обобщать, – примирительно заметил присоединившийся к женщинам Зильбер. – Во всяком случае, Маркуса не зря называют железным».

«Это вы на войне железяки хромированные, – отмахнулась от него Клава. – А в жизни…»

Он смотрел на них с интересом и дивился собственной фантазии. Крепдешиновое платье Ольги, полковничий мундир Клавы и гражданский – по моде сороковых годов – костюм генерала Зильбера смотрелись в этом кафе на редкость уместно. Очень естественно смотрелись, вот что странно.

«Можно подумать, Макс, – рассудительно сказала Ольга, возвращая ему улыбку, – что у тебя никого не было с тех пор, как я ушла».

«Были, – согласился Маркус. А что было спорить, если она все равно все знала. – Были. Но кто это был?»

«Ну так чего же ты вдруг испугался, менш? – спросила Клава. – Для дела-то лучше, чтобы ты был молодой и здоровый, чем старый и больной».

«Клава права, Маркус, – кивнул Зильбер. – А Олечку в обиду мы не дадим. И захочешь забыть, так я тебе сам напомню. Мало не покажется!»

«Уговорили, – усмехнулся Маркус. – Мне еще Деби пристраивать… меж трех миров».

«Тем более, – снова улыбнулась Ольга. – А за меня не бойся. И я, и наша Верона – это уже на вечность».

«Ты права, милая, – согласился с ней Маркус, но их, его Ольги и его Клавы с Зильбером, рядом уже не было. – Ты права, вы правы, все у нас получится».

– Все у нас получится, – сказал он вслух, обращаясь к ожидавшему его ответа Павлу, и вдруг понял, что говорит истинную правду, то есть такую правду, которую безоговорочно принимало его сердце и которую даже не пытался оспаривать его отточенный за годы и годы «шпионский» ум.

Просыпался он медленно. Нехорошо просыпался, неправильно. Если так просыпаться, однажды можно просто не успеть, а кто не успел, тот, как известно, опоздал. Третьего не дано. Однако дело было даже не в том, что сон не желал отпускать Урванцева, а в том, что и Кирилл тоже просыпаться не хотел, и на тревожные вопли своего подсознания обращать внимания никак не желал, сердился даже, но тоже как-то так, не всерьез, а как бы нехотя, лениво, что ли. Во сне ему было хорошо, вот в чем дело. Так хорошо, как никогда еще не было и, вероятно – это он даже во сне понимал, – никогда не будет. Потому что таких синих глаз у настоящей, реальной женщины быть не может, и не может обычная женщина так смотреть – на него, Урванцева, смотреть! – и так улыбаться! Не бывает такого, но уж если случилось – хотя бы и во сне – то пропади все пропадом! Ради таких глаз и умереть было бы не жаль, а уж во сне остаться и подавно нестрашно. Да и зачем ему, Урванцеву, просыпаться? Куда возвращаться из страны грез? Так он думал во сне, если, конечно, во сне сохраняется способность к рациональному мышлению.

И все-таки – будь оно все неладно! – он проснулся, потому что если лезут в голову такие мысли, то это уже не сон. Но и явь оказалась под стать сну, только Урванцев не смог сразу решить, на какой сон эта явь была похожа, на хороший или на плохой? Кошмары ведь тоже разные бывают. И у каждого они свои, так что состояние покоя и тихого довольства, испытываемые им сейчас, когда нет сил двигаться и желания такого нет, вполне могли оказаться чем-то похуже дурного сна. Эта мысль, как и следовало ожидать, Кирилла встревожила, и он попытался вспомнить, куда его занесло на этот раз, когда и при каких обстоятельствах привелось ему заснуть, и что его, в конце концов, ожидает, когда и если он все-таки откроет глаза. Однако ничего путного из этой попытки не вышло. Урванцев – хоть убей – ничего такого не вспомнил, и вот это напугало его по-настоящему. Так напугало, что теперь он уже проснулся окончательно.