Времена не выбирают - Мах Макс. Страница 58

Сблизились очень быстро, и уже через считанные секунды в небе крутилось чертово колесо собачьей свалки. Турки были на Бе-10 с пушечным вооружением и оказались очень трудным противником. Почти в самом начале схватки Клава сцепилась с парой, которую возглавлял истребитель с двумя скрещенными ятаганами на фюзеляже. Этот турок был виртуоз, он метался между греческими самолетами, успевая помочь и второй паре, и отбиться от Клавиных наскоков. Выйти на дистанцию прицельного огня ей не удавалось. Мало того, что турок крутил совершенно невообразимые фигуры высшего пилотажа, переходя из одной в другую без пауз, но и ведомый его был все время рядом с ним, прикрывая сзади. Отчаявшись справиться с этим «янычаром», Клава перенацелила свое звено на ведомого, на фюзеляже которого были только опознавательные знаки турецких ВВС и белая цифра «5» в оранжевом круге. «Пятерка» отбивалась яростно, и ведущий тоже то и дело налетал то на Клаву, то на Джеффри, то на второго ее ведомого – Гришу Соловьева, не давая им сосредоточиться на своем ведомом. И все-таки Клавино время пришло. Янычар уперся в Джоржича, а его ведомый отвлекся на Джеффри и подставился Клаве. Она оказалась в классической позиции для результативной атаки: близко, очень близко за хвостом «пятерки». Дальнейшее происходило стремительно, но в памяти Клавы Неверовой запечатлелось как медленное, завязшее в меду движение. Вот она стреляет в «пятерку» и видит, как медленно отлетают в сторону клочья обшивки, и вспыхивает, вернее, медленно загорается и так же медленно уходит вниз турецкий истребитель, открывая ей картину гибели Джоржича, машину которого метров с двухсот разваливает пушечным огнем янычар. И тут же Янычар доворачивает, чтобы расстрелять открывшегося Соловьева, но почему-то не стреляет, но зато сам открывается Клаве, и ей нужно только не зевать и жать на гашетки… Янычар не вспыхнул, но у него, похоже, заглох мотор, и он пошел вниз, туда, где темные воды Эгейского моря встречаются со светлыми – Средиземного.

На аэродром они вернулись только вдвоем. Джеффри, через считанные секунды после того как последний из турецкой четверки вышел из боя, вдруг клюнул носом и тоже ушел вниз – в последнее пике. Что с ним случилось, они не узнали уже никогда – море поглотило и истребитель и пилота. А для Клавы эта смерть стала последней точкой в бою и триггером для понимания того, что же это такое война. Она вдруг сразу и ясно поняла, что война – это не захватывающее приключение в стиле Хогарта, которого она любила читать в детстве, не спорт. Война – это страшный труд и риск быть убитым в любой миг. Война – это смерть Джеффри, и Джоржича, и Викулова, и Чуднова, и тех турецких летчиков, которых сбили в этом бою они. Тех летчиков, которых сбила она и которые даже не успели выброситься с парашютом: и той «пятерки», и его ведущего. А еще она почувствовала, что сил у нее осталось на чуть. Усталость упала на нее сразу, вдруг неимоверной тяжестью, сковавшей измученное запредельными перегрузками тело.

Она все-таки дотянула до Калатоса и кое-как посадила измученную не меньше ее самой машину – семнадцать пробоин в плоскостях и фюзеляже! – но вылезти из мерса уже не смогла. Механики-сербы вытаскивали ее из кабины истребителя и на руках несли в госпитальную палатку, но всего этого Клава как бы и не помнила. Воспоминания были смутными и обрывочными, как часть тех темных бредовых снов, в которые она погрузилась уже там, у медиков.

Очнулась она только ночью. Вылезла из палатки и увидела огромные звезды юга, заполнившие все необъятное глубокого темно-синего цвета, как бы бархатное, небо. Тело болело неимоверно. Каждая клеточка, казалось, вопила от боли. Нос был забит запекшейся кровью – ее кровью – и не дышал. Она не была ранена. Она просто выложилась в том бою полностью, до конца, до последней капли физических и душевных сил. Два сбитых истребителя – и каких! – были оплачены если не кровью – не кровь же из носа считать! – то уж потом и болью точно.

Если ведомый Ары Карапетяна – лейтенант Дургоноглу не ошибся, в бою над эскадрой Зильбера сбила греческая «семерка», настырный и решительный истребитель, вышедший из боя целым. Он же, судя по всему, расстрелял и Стефана.

– Этот парень мой, – сказал Зильбер, и все согласились с тем, что это его право.

Турция, конечно, была вполне цивилизованной страной, как любили повторять сами турки, но кровная месть отнюдь не ушла в историю. По-прежнему, как и в былые времена, десятилетиями длились войны между кланами (хамулами), и еще надо было посмотреть, чьи вендетты были страшнее, итальянские или турецкие. В обыденной жизни ни городские турки, ни городские арабы и уж тем более евреи не стали бы оживлять злобных демонов кровной мести. Для таких дел существовали полиция и суд присяжных. В конце концов, для разрешения острых споров и примирения сторон имелись и свои, «домашние», так сказать, авторитеты: будь то кади или раввин. Но война на то и война, что способна разом, одним-единственным дуновением картечи, смахнуть весь лоск цивилизации и ввергнуть вполне вменяемых в мирное время людей в самое настоящее варварство. И Зильбер, когда он сказал то, что сказал, совсем не думал, что уподобляется тем диким кровникам, о которых слышал немало рассказов в детстве. Он сказал то, что пришло из его сердца. Не больше, но и не меньше. Он просто взял на себя обет найти того грека и отомстить ему. Правда, в виду он имел вполне рыцарский дуэльный кодекс истребителя: отомстить, но в честном бою.

Вероятность встречи была высока, они ведь оперировали в одном и том же районе. И встреча состоялась, хотя и не сразу, и не так, как ожидалось. Двадцать пятого они вылетали два раза – на патрулирование побережья до Орена и на разведку до Родоса – но в небе никого не встретили. Двадцать шестого утром они снова патрулировали и снова безрезультатно. А вечером они сопровождали бомбовозы на Линдос. Результаты бомбардировки были неочевидны, хотя внизу что-то горело и взрывалось. Огонь зенитных батарей, однако, был довольно плотным, и снижаться для доразведки никто не захотел.