Времена не выбирают - Мах Макс. Страница 75

– Гутен морген! – помахал рукой Кирилл, знавший, что его русские «друзья» любят, когда он вставляет в свой жестковатый английский «аутентичные» немецкие слова и выражения.

– Присоединяйтесь! – крикнул один из мужчин. Кажется, его звали Андреем.

– Нет, спасибо, – улыбнулся Урванцев, ведя диалог за двоих, так как Клаудиа не то чтобы игнорировала эту компанию, но явно не желала перекрикиваться с ними через всю ширь бассейна. – Мы на море идем.

– Море соленое, – ответили ему и дружно засмеялись, хотя в чем тут «соль», Урванцев не понял.

– Веселые люди, – сказал он, обращаясь уже к Клаудии.

– Утомительные, – равнодушно ответила она.

«Милая женщина», – не без иронии отметил Кирилл, но, с другой стороны, кто она ему? Да никто. Даже не любовница.

Они прошли вдоль большого бассейна, пересекли по горбатому мостику каскад мелких неопределенной формы водоемов, которые и бассейнами-то назвать было неловко, и подлинному мосту вышли на пляж. Несмотря на ранний час – была всего лишь половина восьмого, – здесь, на берегу и в море, собралось уже свое общество. Людей было вроде бы и немного, но они были, и большинство из них Кирилл если и знал, то только в лицо. Впрочем, знакомые были тоже. Далеко в море виднелись головы Кержака и его Таты, а в шезлонгах почти у самого обреза воды сидели Аугусто Йёю («И что за фамилия такая у итальянца?» – в который уже раз задумался Урванцев) и какой-то совсем старенький дедок, которого Кирилл здесь раньше не встречал. Йёю курил толстую сигару и медленным «раздумчивым» голосом излагал свою очередную «теорию», а старичок слушал, кивал и, не скрывая зависти, жадно принюхивался к сигарному дыму.

– Дело не в том, герр Маркус, правит ли миром добро, – рассуждал дон Аугусто. – Или, допустим, зло. Важно, что двигает его, я имею в виду мир, вперед.

– Катаризм, [92] – с усмешкой ответил старик. – Необыкновенно далек от католицизма, сеньор Аугусто.

«Ай да дедушка, – восхитился Кирилл, подходя к „философам“. – Как срезал нашего бедного дона Аугусто!»

– Да? – не меняя интонации, переспросил Йёю. – Возможно. Но мне нравится ход моих рассуждений. Я даже думаю записать эту мысль.

– Доброе утро, господа, – сказал Урванцев, приблизившись к ним почти вплотную.

– О! – сказал Йёю, оборачиваясь. – О! Это было неожиданно. Доброе утро, Пауль! Доброе утро, моя сладкая. Я вижу, ты уже проснулась.

«А ведь он знал, что мы на подходе», – отметил Урванцев.

– Я сплю, когда я сплю, – царственно ответила Клаудиа и, подойдя к свободному шезлонгу, начала раздеваться. Не то чтобы ей было много что снимать, но зрелище получалось, надо отдать должное, захватывающее. Однако глазеть на красавицу было неудобно, и Урванцев сосредоточился на ее муже и его собеседнике.

– Давайте, я вас представлю, – сказал между тем дон Аугусто. – Ваш земляк, Маркус. Пауль Мюнц.

– Очень приятно, – по-немецки, с выраженным баварским акцентом, сказал старик. – Меня зовут Маркус, Пауль. Маркус Граф.

– Рад знакомству, – улыбнулся Кирилл, внутренне собираясь. Только «земляка» ему сейчас и не хватало.

– Я иду в море, дорогой, – сообщила откуда-то из-за спины Клаудиа. – Составишь мне компанию?

– Почему бы нет? – Дон Аугусто с сомнением посмотрел на свою сигару. – Но не сразу. Иди, моя сладкая. Я тебя догоню.

– Дед!

Урванцев бросил взгляд на море и увидел какого-то белобрысого парня, который, высунувшись из воды, махал рукой в их сторону.

– Дед!

– Дед! – Из прозрачной зеленовато-голубой воды рядом с парнем вынырнула еще одна, на этот раз, очевидно, женская голова. – Иди к нам! Вода теплая!

Девушка в черной шапочке и ее спутник кричали на немецком, но это определенно был хох дойч, [93] а не баварский диалект.

– Внуки, – развел руками старик. – Пойду и в самом деле искупаюсь.

Он медленно, по-стариковски покряхтывая, встал, оказавшись довольно высоким, хотя и сутулился заметно, что было, учитывая его возраст, вполне естественно, и так же медленно – в несколько приемов – снял с себя синий махровый халат.

Кирилл как раз отвлекся, чтобы снять шорты и футболку, и когда обернулся, старик Маркус уже уходил в воду.

«А старичок-то в свое время… – подумал Кирилл и тут же вспомнил, на какой войне могли так разукрасить старика. – Н-да».

На самом деле, как ни мало успел узнать об этом Урванцев, даже ему, много чего повидавшему на своем веку боевику, трудно было думать об этой войне просто как о войне. А те отметины, которые украшали плечи и спину Маркуса Графа, были столь очевидны, что не оставляли никакого сомнения в том, где и как они могли быть получены.

«Ну, – подумал Кирилл, входя вслед за Маркусом в море. – Не знаю, кто тебя так отделал, дед, но сделал он это качественно… и правильно сделал».

Урванцев сделал несколько шагов вперед и, как только вода поднялась выше бедер, лег на нее и поплыл. Взмах, другой, и он уже свободно скользил вперед, размеренно дыша и привычно работая руками и ногами. Впрочем, плыл он своим «гражданским» – не плохим, но и не выдающимся – стилем. «По делам» он плавал несколько иначе.

Кирилл плыл, с удовольствием ощущая мнимую прохладу шелковистой спокойной воды, ни к чему в особенности не приглядываясь, а воспринимая, когда поднимал голову над водой, весь открывающийся перед ним чудный мир целиком, как есть: с солнцем и нежно-голубым небом, ультрамарином морской воды, горами, встающими слева от него на иорданском берегу залива, какими-то цветастыми лодками и катерами, головами таких же, как он сам, пловцов. Он плыл, целиком отдавшись удовольствию приятного во всех смыслах физического напряжения, и вдруг наткнулся взглядом на встречный взгляд огромных синих глаз, и сердце сделало перебой. Урванцев физически почувствовал, как в один момент все изменилось вокруг, и, еще не отдавая себе отчета в том, что же случилось, но инстинктивно почувствовав опасность происходящего с ним, нырнул в глубину, разрывая «зрительный контакт». Он проплыл с десяток метров под водой, развернулся и, вынырнув на поверхность, сразу же поплыл обратно. Кирилл не оборачивался и не искал мелькнувших среди солнечного сияния внимательных глаз, но тревога уже поселилась в нем, разом стерев то легкое, «отпускное» настроение, с которым он встал сегодня утром и которое нес в себе, сам того не замечая, до того момента, когда…