Огонь на ветру - Фингарет Самуэлла Иосифовна. Страница 12

Под вечер Шота отыскал юного воина.

– Скажи, Арчил, ты видел, как привели задержанного?

– Собственными глазами, господин Шота. Я в крепость дозор впускал, как же не видеть.

Глава VII

ЗА ЛЕСАМИ ДАЛЁКИМИ

Торговое судно поднималось сначала по Волге, потом по Оке. Ветер без устали надувал косой парус, гребцы день за днём налегали на вёсла. Могучие реки несли свои воды, казалось, до края земли. Навстречу двигались ладьи и струги. Корабельщики обменивались приветствиями. Подалее от середины быстро скользили лодки-долблёнки и останавливались, замирали. Вдруг какая-нибудь из них отважно бросалась наперерез волнам и наискось прорезала реку от берега к берегу.

Долгий путь Чахрухадзе не томил. Он давно полюбил дороги. «Поэт-скиталец, песнопевец дорог», – называл он себя в стихах. А тот, кто выбрал в судьбу страннический посох, знает, что время в пути предназначено для пополнения знаний и впечатлений. «Узнай, расспроси, как живут другие народы, что имеют, мечтают о чём». И пока в отдалении безостановочно проплывали лесистые берега, Чахрухадзе вёл неторопливые беседы с купцами-персами, нанявшими судно, – сухим подвижным стариком с седой бородой клином и чернобородым, коренастым, средних лет мужчиной, с горящими угольными глазами. Оба более двадцати лет вели торговлю с Северной Русью. Третья река, по которой пролёг водный путь, носила название Клязьма. Была она меньше великих своих сестёр и извилистей. Берега приблизились, дали возможность себя разглядеть. На высоком обрывистом берегу тянулись к небу берёзы и сосны. На низком – расположились селения в квадратах зелёных и жёлтых полей.

– Судя по крепким постройкам, ладно живут.

– Землю со всем старанием обрабатывают. В лесах всякого зверя обильно, озёра и реки рыбой славны.

– Со времён князя Андрея, прозванного Боголюбским, во Владимир товар возим, – гордясь своим давним знакомством со здешними землями, важно проговорил старик. – Пятнадцать лет прошло с той поры, как заговорщики злодейски убили князя в Боголюбском дворце под Владимиром, а его начинания сам, дорогой попутчик, увидишь, похоронить не смогли. Владимир Мономах основал на Клязьме малгород Владимир для защиты, как крепость. Андрей Боголюбский сей городок превратил в столицу и, возвеличив, стал вокруг Владимира собирать русские земли.

Старик был первым торговым гостем, прибывшим в новую столицу водным путём, и о Владимире говорил с любовью, как о второй своей родине.

– Не намного постарше меня город Владимир, – проговорил старик и погладил от удовольствия бороду. – А где человеку глубокая старость, там городу лишь младенчество. Однако млад-город в богатстве и населённости поспорит со старинными – Суздалем и Ростовом.

– Что же выставит город, если до спора дойдёт? – улыбаясь, спросил Чахрухадзе.

– Крепость неприступную, строения каменные, обширную пристань, богатый торг. Ещё он выставит самое главное из своих сокровищ – изделия мастеров-рукоделов. Владимирские камнерезы и кузнецы известны во многих землях.

– В Тбилиси мне приходилось слышать, что князь Савалт – правитель мудрый и властный. В решениях принятых неколебим.

– Всеволод – истинное его имя. Всеволод Юрьевич, – старик запнулся, произнося трудные звуки. – Младший он брат Андрею Боголюбскому, оба приходятся сыновьями Юрию Долгорукому.

Разговор вели по-персидски. Когда Чахрухадзе не хватало персидских слов, он добавлял греческие. Двуязычие купцов не смущало. С Византией торговля велась постоянно, и греческий язык заменял в Константинополе свой родной.

– Про дела, князем Всеволодом творимые, отзываются с похвалой по истинной справедливости, – продолжал старик. – Наследие, от старшего брата доставшееся, князь Всеволод приумножил, ни единой крохи не растерял. Шесть лет назад случился большой пожар. Половину построек огонь обратил в пепел и дым. Рухнул храм, возведённый по воле князя Андрея Юрьевича Боголюбского. Всеволод Юрьевич повелел своим зодчим главные строения восстановить, а храму придать большую против прежнего величавость. Был храм увенчан одной главой-куполом, теперь красуется пятью куполами. – «Справедливо торговых гостей называют „говорящими книгами“, – подумал Чахрухадзе. – Без них наши знания о мире отличались бы скудностью».

– Важнее другого, что дело старшего брата по собиранию русских земель князь Всеволод Юрьевич продолжил с успехом, – вступил в разговор чернобородый.

– Схожи ли были братья? – спросил Чахрухадзе.

Убитый в Боголюбове князь приходился отцом Гиорги Русскому, первому мужу Тамар, и судьбу Андрея Боголюбского Чахрухадзе мысленно сопоставил с судьбой его сына.

– Сводные они меж собой братья, от разных матерей рождены, – ответил старик. – Матерью князя Андрея была княжна из знатного половецкого рода. После её кончины великий князь Юрий Долгорукий во второй раз женился, византийскую царевну в супруги взял. От двух браков много детей народилось. Между Андреем и младшим из сыновей, Всеволодом, пролегла разница в сорок лет.

– В Андрее Боголюбском рыцарские добродетели были крепко сплетены с самовластием, – сказал чернобородый запальчиво. – Благороден был, первый по храбрости воин, книгочей, сам сочинительством занимался. А со сводными братьями без справедливости поступил. Едва скончался отец, он отослал младших братьев и мачеху в Византию. Себе же присвоил Ростово-Суздальское княжество, завещанное Юрием Долгоруким меньшим сыновьям.

– Не причинил Андрей Боголюбский младшим братьям зла, – наставительно проговорил старик. – На родине княгини, своей матери, при византийском дворе, получили княжичи истинно царское воспитание.

– Среди византийских хитростей, злоязычия и кубков с отравленным вином воспитание получили, – подхватил чернобородый. – Вот и вышел князь Всеволод хитрецом первейшим. О выгоде государственной печётся – своей при этом не забывает. Если сел на коня и преломил копьё в схватке, то, значит, война ему выгодна и в победе он крепко уверен.

– Осторожный правитель, распоряжается со всей осмотрительностью, в том нет худого, – сказал старик. – В государственном деле, как в нашем, купеческом, голову надо держать в холоде, поступать без горячности.

«Сложный складывается образ, – подумал Чахрухадзе о владимирском князе. – Заносчив, должно быть, надменен. Сколько людей у него под началом, сколько земли под пятой. Как к такому проникнуть? Подпустят ли близко к дворцу?»

Размышления вызваны были письмом, полученным от Закарэ Мхаргрдзели за несколько дней до отплытия.

Странствия предполагали свободу. Выбирай любую из тысячи дорог – земля открыта перед поэтом-скитальцем. Но истинной свободы Чахрухадзе не знал. Служба при царском дворе держала словно на поводу. Только расправил крылья – и оборвался нежданно полёт. Так вышло и в этот раз. «Узнав об опасном странствии, которое решил предпринять её секретарь и поэт, – писал амирспасалар, – царь царей Солнце Тамар проговорила: „Поэты, подобно планетам, не пребывают в покое. Но, покидая наш небосвод, они возвращаются, чтобы, вобрав новый свет, сиять ещё ярче. Пусть не томит нас Чахрухадзе длительным ожиданием, но, засвидетельствовав всю глубину нашего уважения великому князю Савалту, возвращается благополучно в Тбилиси“. Вот доподлинные слова царицы цариц, – писал далее амирспасалар. – И хотя Незакатное Солнце Тамар не захотела обременять поэта посольскими делами, она высказала пожелание, чтобы узнал её секретарь мысли великого князя о судьбе своего племянника, князя Гиорги Русского, если удостоит великий князь гостя из Грузии личной беседой». К письму был приложен усыпанный самоцветами крест для подношения великой княгине, супруге Савалта, и тугой кожаный кошелёк на дорожные расходы царскому секретарю. Всё вместе означало, что, отправившись в путь по собственной воле и выбору, Чахрухадзе оказался послом без посольских прав, простым исполнителем тягостного поручения.