Щепки плахи, осколки секиры - Чадович Николай Трофимович. Страница 10

Впрочем, как объяснил Цыпф, все понятия, относящиеся к пространственным координатам трехмерного мира, такие, как «вверх, вниз, влево, вправо», здесь были пустой условностью. Вполне возможно, что еле различимые в сиреневой дали крошечные человечки находились сейчас гораздо ближе к ватаге, чем плывущая вслед за ней стрекоза.

– И долго нам так шататься? – возмутилась Верка. – У меня уже ноги гудят.

– Пока не поступит сигнал отбоя, – сказал Смыков. – Мы не дома, надо подчиняться дисциплине. Обратите внимание, никто на месте не стоит. Все куда-нибудь торопятся.

– Нет, ну это просто невозможно! – к Верке присоединилась и Лилечка. – Что же мы, до конца жизни будем туда-сюда болтаться? В конце концов я человек, а не блоха.

– Это еще надо доказать, – ухмыльнулся подозрительно веселый Зяблик. – Если, скажем, человек вместо лошади горбатится, ну, например, вагонетку в забое таскает, он кто тогда: человек или лошадь?

– Человек, – категорически заявила Лилечка.

– Не спеши, родная. Ведь ничем таким, что человеку Богом или природой свыше дано, он не пользуется. Ни умом, ни речью, ни свободой воли. Таскает вагонетку, жрет, спит. Жрет, спит, таскает вагонетку. Ну иногда, правда, пройдется матерком по печальным обстоятельствам своей жизни. В точности то же самое на его месте делала бы лошадь. Сам собой напрашивается вывод: он не человек, а лошадь, хоть и слабосильная.

– Скажете вы тоже, – надулась Лилечка.

– Ты только не обижайся, – продолжал Зяблик. – С лошадью мы завязали. Переходим к блохам. Чем, спрашивается, все мы сейчас конкретно занимаемся? Скачем по неведомо чьей воле с места на место. Не зная ни причин, ни правил, ни цели. То есть заменяем дрессированных блох в знаменитом аттракционе. Разум нам нужен? Нет. Душа? Тем более. Образование? На кой хрен оно здесь. Значит, мы блохи. Со всеми вытекающими последствиями. А все твои планы на будущее, детские воспоминания, интимные тайны, страхи и болячки никому не нужны, кроме парочки таких же блох.

– Вы не правы! – стояла на своем Лилечка.

– Докажи!

– Вы меня запутали! Нельзя сравнивать человека с блохой или лошадью. Человек это…

– Ага. Знаем. Изучали. Человек – это венец творения. Человек – это звучит гордо. Человек единственное существо в природе, способное на высокие чувства. И так далее. А почему ты уверена, что блохам недоступны страдания и радость, например?

– Ой, не смешите меня! – Лилечка замахала руками.

– А вот это не надо! – горячо запротестовал Зяблик. – Граблями зря не тряси. Мало ты, значит, блох знаешь!

– Куда уж с вами равняться…

– Это верно. Некуда. Я в таких местах сиживал, где этих блох было больше, чем саранчи в Африке. На первых порах как мы только с ними не сражались. И давили, и жгли, и дустом посыпали, и керосином травили. Все способы перепробовали, а им хоть бы что. Живут себе и размножаются. Постепенно наш запал остыл. Пообвыкли. Мы к блохам кое-как приспособились, а они соответственно к нам. Если их зря не гонять, то и они стараются вести себя мирно. Сидят на одном месте и от хозяина к чужаку не уходят. Покусывают, конечно, не без этого, но не очень, по совести. Вот… а зимой мы в пищеблок верхний кабур организовали. Взяли мешков пять сахара и ящик дрожжей. Поставили втихаря брагу, а потом и самогонный аппарат в котельной оборудовали.

– Почему в котельной? – поинтересовался Цыпф.

– Там же дым, пар, вонь. Даже трезвому человеку ни хрена не разобрать, а начальство наше само не просыхало. Они тоже бимбер гнали, только в санчасти. Короче, жизнь пошла замечательная. После отбоя засадишь банку, лежишь на нарах и балдеешь. Блохи нашу кровь продолжают сосать, но уже пополам с бимбером. Тоже кайф ловят. Но упаси Боже, если тебе иной раз не пофартит с выпивкой. Трезвые блохи хуже, чем пьяная охра. Носятся, как угорелые. Кусают, как слепни. А примешь чарку, сразу успокаиваются. Мир, дружба и благорасположение. Появились у нас, таким образом, с блохами общие интересы. Но на ту беду нас весной с лагпункта в зону вернули. Ну и натурально первым делом в прожарочную. Пока мы раздевались, блохи на пол дождем сыпались. Как будто бы свою погибель чуяли. А у нас, не поверишь, слезы на глазах. Мы ведь вместе с этими блохами мороз вытерпели, который железо рвет и птицу на лету бьет. Цингу одолели. На ручной трелевке не загнулись. Душа в душу жили. А теперь своих кровных дружков на расправу отдавать? На сожжение? Эх! – Похоже было, что Зяблик вот-вот прослезится. – Хоть в задницу их прячь… Да где там… Пар кругом, кипяток, хлорофос… Так бедняги и сгинули… А вы говорите, блохи…

– Стоп! – сказала Верка, сбрасывая вещмешок. – Что-то здесь не так… Точно! Подменил мешок, гад! Чувствую, легкий какой-то и по спине ерзает! И когда это ты, Зяблик, успел мне такую свинью подложить?

– Разве? – Зяблик скорчил удивленную рожу. – Перепутал, наверно, ненароком…

– Перепутал! Глаза твои бесстыжие! – наседала на него Верка. – Там же мои последние запасы спирта были! На черный день! На крайний случай! Чем я теперь дезинфекцию делать буду? Все выжрал?

– Ну прости, Вера, – по всему было видно, что Зяблик и в самом деле раскаивается. – Мешки-то одинаковые. Их даже в родном мире не хочешь, да перепутаешь, не говоря уже об этой Синьке проклятой… Я по нужде недавно в сторону отошел, мешок развязал, а там сверху булькает что-то… Ну, понюхал, естественно. Обрадовался. Бывают же в жизни, думаю, приятные сюрпризы… Вот и приложился…

– Если ты по нужде отходил, зачем мешок развязывал? – продолжала кипятиться Верка. – Ночной горшок в нем искал?

– Вера, уймись, – Зяблик оглянулся по сторонам. – Не позорь меня перед высшими силами. Что они, интересно, о людях подумают? А дезинфекция твоя нам больше не понадобится. Сама же слыхала, здесь даже жмуриков быстренько на ноги ставят.

– Нашел кому верить, – презрительно фыркнула Верка. – Держи карман шире…

– А почему бы и нет. Недаром ведь в Будетляндии слухи ходили, что здесь исцеляются больные и оживают мертвые. Забыла разве последнее желание Эрикса? Вот так-то! Дыма без огня не бывает.

– Сам ты дым! Отсюда туда не то что слух, а, наверное, даже пылинка не проскочит! – Верка разошлась не на шутку. – Лева, подтверди!

– Вера Ивановна, только попрошу не вмешивать меня в ваши скандалы! – запротестовал Цыпф. – Нашли тему… Трясетесь над этим спиртом, как курица над яйцом.

– Ай, что с вами, мужиками, говорить! – Верка махнула рукой. – Одного поля ягодки… Отдавай мешок, паразит!

– Забирай, – сказал Зяблик. – Только не психуй. Там еще много осталось. Я всего глоточек сделал.

– Знаю я твои глоточки… Насмотрелась… Можешь вместе со спиртягой посуду проглотить.

Ватага так увлеклась перипетиями этого конфликта, что забыла об осторожности, и шагавший впереди всех Смыков врезался во что-то хоть и невидимое, но достаточно плотное. Загудело так, словно в стопудовый колокол ударили, а пространство впереди пошло мелкими бликами.

– Ну вот, шишка обеспечена, – Смыков, болезненно морщась, потер лоб.

– А как ты хотел? – посочувствал ему Зяблик. – Ведь чуть мироздание башкой не пробил. Титан!

Ощупывая невидимую стену, двинулись влево, однако вскоре угодили в тупик, опять же невидимый, но очень тесный – еле-еле развернуться. Пришлось возвращаться обратно. Доступный для человека проход сужался здесь до ширины раскинутых в сторону рук, что вызвало у членов ватаги весьма неоднородные ассоциации.

– Тут и мышь не проскочит, – буркнул Зяблик, забираясь в странную щель.

– Будем надеяться, что это не скалы Симплегады [1], – пропыхтел Лева, следуя его примеру.

– Может, сначала поставим вопрос на голосование? Зачем очертя голову в ловушку лезть? – заартачился Смыков, но его уже пихала в спину Верка.

– Лезь! – сказала она. – Тоже мне герой. Раньше-то, небось, ни одной щели не пропускал. Особенно половой.

– Какая несуразица! – вздохнула Лилечка. – Кругом свет, простор, а нам, бедным, в нем и места нет.