Кара Дон Жуана - Володарская Ольга Геннадьевна. Страница 25

— Что еще?

— Ты можешь узнать, через какую фирму Даша оформляла трудоустройство за границей? Должны же в вашем доме остаться какие-то квитанции…

— Я тебе и без квитанций скажу. Ей помог уехать ее тогдашний работодатель Эдик Касумян. У него ресторан на набережной. То ли «Прибой», то ли «Прилив»…

— Он лично занимается отправкой девушек за рубеж или только посредник?

— Я так поняла, что посредник.

— Куда и надолго ли Даша уезжала?

— В Швецию на полгода.

— Но присылала открытки из Египта и домой не возвращалась?

— Открытка была одна, потом она только звонила. Откуда — понятия не имею…

— Ладно, завтра я навещу этого Эдика. Узнаем, в какую такую Швецию он отправлял девочек.

— Можно, я поеду с тобой?

— Разговор может получиться жестким — ты сумеешь сохранить спокойствие?

— Насколько жестким?

— Убивать и калечить не будем, это точно… Но…

— Я сохраню спокойствие — обещаю, — решительно сказала она.

— Ладно. Тогда я заеду за тобой часиков в восемь. Будь дома.

— Что мне делать до вечера?

— Утром у тебя свидание со следователем, а потом делай что хочешь…

— Нет, дай мне какое-нибудь задание. Я же должна внести посильный вклад в расследование.

— Хорошо. Обзвони близких подруг Даши, узнай, не связывалась ли она хоть с одной из них. Попробуй найти ее дневник — вдруг она вела записи, в них может быть какая-то информация. Сходи на автовокзал, покажи водителям портрет сестры, быть может, тот, кто вез ее из Сочи, тебе что-нибудь расскажет…

— Я все сделаю.

— Отлично. — Андрей завел мотор. — А теперь я отвезу тебя домой. Нам обоим надо отдохнуть…

Особняк Хана был поистине роскошным, настоящим дворцом восточного правителя: огромным, вычурным, кричаще богатым. Абхазская вилла Барса по сравнению с его хоромами показалась бы скромным домишкой. Однако его изысканная простота Андрею казалась более привлекательной, чем кричащая роскошь ханского дворца. Казалось, его хозяин очень старался, чтобы создать дом, соответствующий своему статусу, так старался, что переборщил: излишеств в виде балкончиков, колонн, башен, скульптурных композиций, мозаичных панно и прочих архитектурных изысков было многовато для одного особняка. Да и трех этажей многовато для одного старого бездетного вдовца…

— Проходите, вас ждут, — учтиво произнес появившийся на пороге дворецкий. Между прочим, самый настоящий: в ливрее, с жабо и в белых перчатках.

«Типичный английский лакей в ханском дворце, это уже перебор, — подумал Андрей, следуя за неспешно вышагивающим по коридору слугой. — В этом интерьере гораздо лучше смотрелся бы арапчонок в чалме или смуглолицый турок в шароварах и при ятагане…»

— Прошу! — Лакей распахнул перед ним дверь из палисандра с инкрустацией.

Андрей вошел. Дверь тут же закрылась, и вышколенный дворецкий неслышно удалился, мягко ступая по мрамору резиновыми подошвами начищенных штиблет.

Хан сидел на диване и курил, но не кальян, как ожидалось, а трубку. За те годы, что Андрей его не видел, старый отцовский кореш нисколько не изменился, разве что стал тоньше, прозрачнее, будто высох, как вобла, вялившаяся на солнце, а так все тот же: седой, морщинистый, крючконосый, очень-очень старый человек с молодыми глазами.

— Здравствуй, дядя Арам, — сердечно поздоровался с ним Андрей.

— Здравствуй, дорогой. — Хан легко поднялся (его внешняя немощность была обманчивой), обнял гостя, жестом пригласил сесть. — Я очень рад тебя видеть… — Он быстрым, очень внимательным взором окинул Андрея. — Ты изменился…

— Стал старше, — улыбнулся тот.

— Возмужал. Стал солиднее — вон виски уже седые… Только пузо никак не нарастишь, все худой, словно мальчишка!

— Я как ты, дядя Арам, из породы гончих…

— А помнишь, что я говорил! — Хан совсем по-детски улыбнулся, затем указал на низкий столик красного дерева, уставленный тарелками, бутылками, стаканами. — Наливай сам, угощайся. Не будем Чарльза звать — ну его… Я его постную рожу по утрам видеть не могу!

— Чарльз — это твой дворецкий?

— Он, собака…

— Он что, англичанин?

— Самый настоящий. Я его из Лондона привез — он в их школе дворецких был самым лучшим учеником.

— И он поехал сюда?

— Сначала не хотел, но когда я ему пять тысяч фунтов в месяц предложил, сразу вещи собрал — деньги все любят! А вот сейчас думаю, на фиг он мне сдался, этот англицкий дворецкий?

— Отошли обратно.

— Нет, пусть будет. Он меня иногда смешит, особенно когда пьяным начинает по-армянски песни петь! Он хоть и англичанин, а халяву любит, словно какой-нибудь русский… У меня часто бывают гости, мы пьем, кушаем, естественно, после этих застолий в фужерах остается вино, коньяк, все самое лучшее, самое дорогое — вот он и допивает втихаря. Налижется и давай песни завывать! А утром как ни в чем не бывало с надменной мордой по дому ходит, думает, никто не слышал его концертов… — Хан оторвал от грозди «изабеллы» виноградину, отправил ее в рот, раздавил зубами, зажмурился от удовольствия. — А ты почему не кушаешь? Ешь, такого винограда в вашей Франции нет…

— В нашей точно нет — мы живем в Альпах, среди снегов…

— Как отец?

— Хорошо.

— Не женился?

— Нет.

— А ты?

— И я…

— Вы, Караяны, такие, как и я… Однолюбы. Я вот до сих пор свою Машеньку люблю, хотя умерла она десять лет назад…

Он тяжко вздохнул, хотел еще что-то добавить, но тут раздался стук в дверь, а через положенные по этикету пять секунд в комнату вплыл Чарльз.

— К вам господин Лютый, — сказал он на хорошем армянском, а слово «Лютый» произнес с запинкой и по-русски. — Впустить?

— Я тебе сколько раз говорил, что его зовут господин Мартирасян…

— Слишком сложная фамилия. Я не могу ее выговорить. — Чарльз чуть склонил голову, как бы извиняясь. — Так что, впустить?

— Естественно!

— Прошу, — бросил тот через плечо.

Тут же в комнату ввалился коренастый человек с коричневой лысиной, пышными смоляными усами, короткой красной шеей, косматой грудью, кривыми мускулистыми ногами и маленькими, как у девушки, ступнями. С первого взгляда он казался добродушным, даже комичным, но стоило заглянуть в его ледяные прищуренные глаза, как становилось ясно — этот человек оправдывает свое прозвище. Лютый — именно то погоняло, которого он заслуживает…