Пробить камень - Незнанский Фридрих Евсеевич. Страница 23

– Но его фотографии должны были остаться. В ФСБ, в ГРУ...

Плетнев покачал головой:

– Прошло двадцать лет. Думаю, если он и выжил, то сильно изменился.

Меркулов пытался найти какой-то ключ к новой информации.

– Тот, кто сделал... он, без сомнения, маньяк. Но даже у маньяков есть какая-то своя маньячная мотивация. Так чего же он хочет? Действительно быть богом? В это мудрено поверить.

– Вот уж не знаю. Я даже не знаю, Георгий ли это. Вдруг просто совпадение? Сами разбирайтесь.

– Совпадение? – скептически протянул Меркулов. – Хорошенькое совпадение: амулет плюс рисунок. Ты сам-то в это веришь?

– Мне до лампочки. Говорю же, разбирайтесь.

Возникла пауза. Плетнев закурил сигарету и задумчиво смотрел на своего сына, что-то увлеченно рисующего на асфальте. Плетнев стряхнул удлинившийся пепел с сигареты, и он беззвучно упал ему на ботинок. Он еще раз затянулся, горящий кончик сигареты сверкнул на солнце желто-сиреневым цветом. Плетнев выпустил изо рта клуб дыма, который медленно пополз вверх в неподвижном раскаленном воздухе.

– Надо бы, наверно, с Турецким посоветоваться, – пробормотал Меркулов.

– Посоветуйтесь, конечно...

– Он всегда полон неожиданных идей. Большей частью завиральных, но ведь алмаз можно найти и в большой куче...

– Честно говоря, я перед Турецким виноват, – сказал вдруг Плетнев.

– Ты-то тут при чем? – хмуро возразил Меркулов.

– Да есть грех...

– Ну и? Не тяни.

– Ладно, расскажу. Как-то меня забрали в вытрезвитель в славном городе Киржаче. Знаете Кир-жач?

– Мы его проезжали, – кивнул Меркулов. – Когда к тебе ехали. Только я не думал, что это город.

– Ну, город не город, а вытрезвитель там есть. Новенький. Недавно отгрохали. В общем, вечером я поплелся со случайными знакомцами выпить пива, а утром – бац, проснулся в незнакомом заведении. Вокруг сновали какие-то люди, таскали кровати и прибивали на стены плакаты «Соблюдайте тишину!». Я почесал раскалывающийся затылок и спросил: «Это ад?» Мне объяснили, что это новое «отрезвляющее учреждение № 1». И добавили еще: «Мы, правда, только завтра открываемся». Что сделал бы нормальный человек в таком случае? Постарался бы слинять поскорее, ну, еще, может, сунув кому-нибудь на лапу, чтобы не сообщали на работу. Но это нормальный. И потом, какая у меня работа? – усмехнулся Плетнев. – Я потребовал книгу жалоб и предложений и оставил запись: «Тут был Турецкий, сервисом доволен».

– Турецкий?! – переспросил Меркулов.

– Именно. Назвался я Турецким. А какая разница, думаю? Ему один хрен, а мне, глядишь, и полегчает.

– Ну и как, полегчало?

– Немного. Я потом попросил, чтобы мне выдали грамоту как первому посетителю. И что вы думаете? Мужики меня поняли. Оживились, бросили свои кровати, стали дружно искать бланк «Почетная грамота», составили текст и вручили документ, хором исполняя при этом туш. «Гражданину Турецкому за примерное поведение в вытрезвителе № 1».

Меркулов с удовольствием засмеялся. Эта история была в жилу – она, конечно, не сняла напряжения последних дней, но немного разрядила атмосферу.

– Где же эта грамота?

– Где-то есть. Надо поискать.

– Найди мне ее, – попросил Константин Дмитриевич.

Тут у него зазвонил мобильный.

– Да, это я. Что?! Ах, вот как, значит... Хорошо...

Да слушаю я, слушаю... – Меркулов молча слушал, и лицо его становилось все отчужденней.

Плетнев, чтобы не мешать, встал и пошел к сыну. Оказалось, что Вася на асфальте воспроизводил тот самый рисунок, что Плетнев вырезал на скамейке. Он поднял глаза на отца, ожидая его похвалы. Действительно, нарисовано было один в один.

– Сотри, – сказал отец. Улыбка сползла с лица мальчика.

– Почему?!

– Сотри, я сказал.

– Но чем?!

Действительно, чем? Асфальт – не классная доска, влажная губка рядом не приготовлена.

– Тогда зарисуй сверху.

Вася удовлетворенно кивнул и принялся за новую работу. Скоро появилось море и пара кораблей. Плетнев оглянулся на Меркулова. Тот еще не закончил разговор.

– Это точно? – сказал Меркулов в трубку. -

Ничего не изменится. Ладно, я все понял. До свида

ния.

Он сунул телефон в карман, и к нему тут же подскочил Васька, потянул за пиджак, пачкая его мелом.

– Дядя Костя, папа сказал, что я здорово рисую!

– Да... Конечно... – рассеянно подтвердил Меркулов. Качнул головой, будто отгоняя какую-то дурную мысль, и сказал Плетневу: – Я больше не занимаюсь делом о взрыве.

– Как это? – оторопел Плетнев от неожиданности.

– А вот так, как слышал. Такая наша работа. Нужен в другом месте... вдруг. – Константин Дмитриевич рассеянно посмотрел по сторонам. Взгляд его остановился на ларьке. – Хм... Я бы, пожалуй, пива сейчас глотнул.

Плетнев присвистнул:

– Неужели вас можно отстранить? Заместителя генерального?!

– Все не так просто... – Меркулов вздохнул. – Есть гибкие формулировки для подобных случаев. В общем, мне поручены «более важные дела».

– Значит, как раз все просто. Может, не стоит искать кошку в черной комнате, когда ее там нет?

– Может, ты и прав.

– Нет, да вы же сами не верите! Какие же причины, – не успокаивался Плетнев, – на самом-то деле?

– Их две... Первая: личная заинтересованность в связи с нашей дружбой с Турецким. А вторая... Я привлек к расследованию «оборотня в погонах».

– Час от часу не легче! Кого это? – удивился Плетнев. – Не меня же, надеюсь? – сказал он в шутку, но в голосе послышалась легкая обеспокоенность. – Да и не в погонах я больше...

– Ты тут ни при чем.

ТУРЕЦКИЙ

Он переложил кистевой эспандер из правой руки в левую и принялся за дело. Пока ноги не работают, самое время разрабатывать руки. Вдруг придется кому-нибудь по репе дать, а рука не поднимется?! Не в смысле моральной дилеммы, а в смысле физических возможностей, ха-ха! Хотя кому тут давать по репе? Разве что какому-нибудь эскулапу особо ретивому?

Впрочем, дело хоть и медленно, но ощутимо шло на лад, по крайней мере, он уже не лежал день-деньской в койке, а мог перемещаться в специальном кресле. Когда никто не видел, Турецкий ездил по коридору что было мочи, но в основном приходилось довольствоваться небольшим пространством больничной палаты.

Это хорошо, что Ирка взяла к себе этого мальчишку, думал Александр Борисович. По сути, она ведь сейчас совсем одна. Нинка грызет науку в своем Кембриджском колледже, что само по себе совсем неплохо. (Туда ее помогли устроить приятель Турецкого, шеф международного антитеррористического центра «Пятый уровень» Питер Реддвей, и его собственный приятель, знаменитый английский разведчик в отставке.) Так что у Ирины, несмотря на всю ее «музыкально-психологическую» занятость, навалом свободного времени и, как это ни больно, – нерастраченных материнских сил. Она ведь так ждала этого ребенка... И потеряла его из-за треклятого взрыва. Этот выкидыш Турецкий буквально чувствовал, ему самому будто что-то отрезали... Что же тогда чувствовала Ирина? Страшно было даже представить.

Наверно, сейчас он любил жену как никогда прежде, и все же постоянное присутствие в больнице начинало тяготить его, мешало сосредоточиться на деле. В общем, такая ее неожиданная занятость оказалась терапией для всех.

Господи, сколько утраченных жизней... Неродившийся ребенок... Денис Грязнов...

Думать о Денисе было не менее больно и мучительно, ведь он был совершенно родной и близкий человек. И если Грязнову-старшему он приходился настоящим племянником, то сейчас, когда Дениса не стало, Турецкий окончательно понял, что он был его братом, младшим и бесконечно любимым.

Но действительно ли не стало Дениса?

Последнее время Александр Борисович много размышлял на эту тему – отрицания смерти. Не думать об этой материи не получалось. Воспоминания о Денисе никуда не исчезали и были такими осязаемыми, словно существовал виртуальный Денис – каким он мог бы быть теперь. Иногда появлялось чувство, что он стоит за дверью, вот прямо сейчас постучит, войдет, тряхнет своей рыжей шевелюрой и начнет со смехом рассказывать о своих «лоботрясах-сыщиках», каждый из которых на добрый десяток лет его старше и каждый из которых относился к нему с огромным уважением и слушался беспрекословно.