Белуга - Шадрин Адихан. Страница 9

– Еще как призовут, – шумел Петр.

– Во раскипятился! – засмеялся Миша-маленький. – Без тебя обладят. Твое дело – рыбу ловить. А мы уж как-нибудь…

– «Как-нибудь»… уши развесили. Обловщика вон и то не найдете… – Петр не на шутку рассердился. – А то… «не мое дело». Все – мое дело. Возьму вот и напишу самому министру, а то и выше, чтоб нашли управу на кого следует.

– Правильна, Петряй, – поддержал Усман. – Пиши, пущай этот министр электрический мала-мала и про рыбак помнит… Черный икра он ашает, сушка тоже любит, а вода не дает…

– Тебе бы Усман все шутки шутить, – оборвал его Филипп. – А тут серьезное дело, да такое серьезное, хоть реви. И сложа руки, ребятки, сидеть не будем. Отобьем-ка телеграмму в Москву. Начальство районное и областное хлопочет, ну и пусть. А мы – сами по себе, свое слово скажем… пожестче, по-рабочему… без дипломатии. Пиши, Петр, да и отвези на почту.

Спорили ловцы, горячились, обидными словами обменивались. А в это самое время из области в Москву шли телеграммы и письма, велись долгие телефонные разговоры. И в министерстве рыбного хозяйства и в Главрыбводе, призванном охранять рыбные запасы страны, и в министерстве энергетики и электростанций десятки людей озабоченно искали выход.

Конечно же, ни рыбники, ни энергетики, ни кто другой, так или иначе связанный с образовавшейся ситуацией, не были пагубниками Каспия, не жаждали и помысла не имели уничтожить запасы моря. И если бы ненароком кому-либо из лиц, втянутых в конфликт, сказали эти укорные слова, он, безусловно, посчитал бы себя глубоко и кровно обиженным. Но тем не менее каждый прежде всего отстаивал свои ведомственные интересы, настаивая на своем, порой не задумываясь над тем, что лишний день затянувшегося спора, даже лишний час несогласия – это десятки и сотни миллионов невыклюнувшихся мальков, сотни и тысячи центнеров погибшей рыбы.

Энергетики, большей частью по вине службы погоды, оказались далеко не в благоприятных условиях. В ожидании теплой дружной весны было решено, как можно скорей сбросить лишние запасы воды из водохранилища.

Сбросили.

И одновременно в верхах началось похолоданье. Поступление большой воды задерживалось. И тогда-то придержали сброс: не оставаться же на лето без воды, не останавливать же гидростанции!

Промысловикам, казалось бы, на руку это. И Лебедков попервоначалу радовался: меньше воды – богаче уловы, заработки, почет, награды… Но когда Лебедков понял, что его личные блага и успехи рабочих завода выкраиваются за счет большого ущерба, наносимого морю, а значит, и народу, он тоже забил тревогу.

Мысли Лебедкова, его действия были сходны с мыслями и действиями подавляющего большинства промысловиков, начиная от рядовых ловцов – Петра, Усмана, Филиппа и до самого главного добытчика, министра.

Оттого-то вся ловецкая держава обеспокоилась, заволновалась в ожидании конца разногласий. Само собой понятно, что долго продолжаться такое не могло. Разум и хозяйская забота о будущем должны были одержать верх. Верховую снеговую подсвежку ждали Волга, Белужка, ждали ее банки, протоки, ерики, поля, уже обсыхающие, покрытые буйными зеленями низкодолы, ждали ловцы, работники рыбоохраны, ученые, руководители рыбных заводов и научных институтов – все, кто имел к Волге и Каспию хотя бы малейшее отношение. Но все их нетерпение было несравнимо с невыносимым ожиданием подсвежки бесчисленными рыбными косяками. Природа требовала свое: сроки уходили, икра выливалась не на мелководных прогретых весенним солнцем нерестилищах, а в холодную воду глубоких рек, неспособную поддержать жизнь в малюсенькой беспомощной икринке.

Прорываясь под гигантскими заслонками, водопадами клокотала вода в тот день, когда белуга зашла в шлюз. Тогда еще не педали о предстоящем похолодании в верховьях и были приоткрыты все створы – спешили до большого паводка сбросить зимние запасы. Лавины поды падали в котлован с оглушительным шумом. Тело плотины, своей неприступностью напоминавшее могучую стену древней крепости, мелко дрожало, и казалось, что рукотворное море вот-вот опрокинет ее, сокрушит, перетрет в щебенку.

Со стороны ворот, откуда только что приплыла белуга, что-то застрекотало и огромной тучей надвинулось на рыб. Белуга метнулась вперед, потом в сторону. Но всякий раз на пути ее вырастала осклизлая зеленая стена. Наконец белуга нашла тень и схоронилась в ней, а когда затишило, и совсем успокоилась.

Но ненадолго. Впереди тускло блеснул просвет, неведомая сила потянула в него воду и вынесла белугу на холодный простор. Сверху опять гулко загудело, и вслед ей двинулась та же густая тень. Белуга устремилась на течную воду, но и с верховой стороны, встречь ей, с речной быстрины нестройно загрохотало, задребезжало, застукало.

Вся эта шумиха, создаваемая движением судов из шлюза и в шлюз, вспугнула белугу, и она, неразумная, молнией кинулась с тихой струи в тугую заверть. И в тот же миг сильное ее тело подхватило, закрутило, бросило вниз. И не осталось у нее силы, чтоб шевельнуть махалкой или же плавниками. Если это ей иногда и удавалось, тело не слушалось, а жило и двигалось, подчиняясь воле реки.

Бешеное движение это длилось недолго – считанные секунды. Под конец вода тисками сжала ее с боков и бросила под заслонку в тридцатиметровую водяную ступу.

Оглушенная падением, белуга вновь оказалась в котловине. Холодные вихри подхватили ее и понесли вниз по реке. Силясь вырваться из их цепких струй, белуга остервенело вскинулась, и в тот же миг острая боль в жабрах прострелила тело.

Белуга потеряла способность что-либо ощущать и видеть. Будто снулая, она перевернулась кверху брюхом и, уносимая течением, стала медленно всплывать на поверхность. Из жаберной боковой прорехи сочилась тонкая струйка алой крови.

А внизу у самого дня, исполняя недобрую службу, холодно поблескивая, торчал металлический штырь, забытый и в свое время не убранный строителями. Чуть поодаль из бесформенной глыбы бетона навстречу воде целили острые жала еще несколько стержней. А дальше еще, еще.