Остановка в Чапоме - Никитин Андрей Леонидович. Страница 12

Мы помолчали. Я вспоминал низкий песчаный берег, протянувшийся километров на десять от устья Варзуги, красную пустыню, которая наступает на Кузомень, остатки тоневых избушек, чернеющий на берегу частокол шестов, на которых когда-то сушились сети, завалы белых, оглаженных морем бревен в песке, ржавые якоря, остатки воротов...

Еще в самую первую поездку по Терскому берегу с председателем райисполкома в глаза мне бросились следы удивительной обжитости этих мест, так контрастирующие с первым романтическим впечатлением нетронутости и первозданности. Впрочем, так ли уж они контрастировали? Здесь глаз не встречал битого кирпича, ржавых консервных банок, клочков бумаги, железного лома и мазутных пятен - всего того, с чем в наших более населенных местах мы вынуждены мириться, как с неизбежным и трудноискоренимым злом.

Здесь еще не ощущалось угнетающего противостояния цивилизации природе. Былая обжитость и наступившая дряхлость Берега сказывались в другом. Они представали то в виде тоневых изб, перед которыми в море были выметаны сети, лежали на песке лодки, якоря, бегали собаки, то приметами заброшенных тоневых участков - а таких было много больше,- когда от избы чернело одно основание, рядом стояла покосившаяся, выбеленная дождями и солнцем сетевка, догнивали полузасыпанные песком старые карбасы, белели остатки ворота, которым вытягивали на берег в случае шторма тяжелые рыбацкие доры...

И все же даже в оставленном не чувствовалось равнодушия и заброшенности, того унылого запаха запустения, который тоскливо охватывает тебя в полуразрушенных домах, лишенных хозяев и смысла своего существования - того, что я впервые ощутил в Пялице. Не потому ли и в Кузомени, стоявшей на краю песчаной пустыни, старое, серебристо-серое дерево построек, расцвеченное черными, красными, зелеными и золотыми брызгами лишайника, не показалось мне чем-то чужеродным среди песка и вычищенного ветрами, выбеленного морской солью плавника, отмечавшего границы штормового своеволия волн?

После красных, прикрытых вереском скал, каменистых осыпей, песчаных пустынь и тундры долина Варзуги, в которой пряталось от ветров село, в первый момент представилось мне земным раем. Среди ярко-зеленых полей и лугов тянулась ультрамариновая синь реки, синели наливавшиеся соком огромные кочаны капусты, а в речной пойме бродили упитанные коровы.

По сельскому хозяйству - по урожаям, надоям молока - Варзуга неизменно занимала одно из первых мест в районе. С этими показателями варзужане не раз выезжали на Выставку достижений народного хозяйства в Москву, получали почетные грамоты, серебряные и бронзовые медали. Прекрасное по жирности молоко, удивительные по аромату и вкусу сливки... Если при этом вспомнить, что Варзуга находится всего в тридцати километрах от Полярного круга, то надои по четыре с лишним тысячи килограммов молока или урожай картофеля до двухсот пятидесяти центнеров с гектара могут показаться фантастикой.

Но выяснилось, что ни председатель, ни другие варзужане никакого восторга перед этими показателями не испытывают. Почему? Заборщиков мне объяснил:

- Мы и больше можем получать, только для чего?

Ведь каждый труд должен приносить доход, верно? А у нас? Кому это богатство пойдет? Колхозникам? Допустим, корова есть не у каждого, да теперь и все меньше их держат. Огороды - у всякого свои. Вот и получается, что все произведенное в оборот внутри колхоза не пустишь, а вывозить - некуда. За сто сорок километров в райцентр не повезешь, да еще по нашей дороге, сам знаешь, какая она... Куда молоко девать? Телятам сливаем. То же самое и с овощами. В прошлом году убытка от них мы получили на тридцать семь тысяч рублей: урожай был хорошим, вывезти не смогли, хранить негде, вот и померзло все. Дорогу настоящую строить? Так она и в пятьдесят лет не окупится. Государству невыгодно,, а нам - не под силу. Вот и остается - летом море, а зимой самолет, да и то когда погода летная. Сельское хозяйство нам только убыток приносит...

- Почему бы его вам не сократить? - спросил я и по тому, как на меня глянул председатель, почувствовал, что сморозил глупость или непристойность.

- Да кто же нам разрешит? Району сверху спускают план - сколько чего посеять, сколько чего убрать... Чтобы его выполнить, все это мы должны сделать. Но в плане этом не сказано, что собранное еще надо вывезти и реализовать. Что будет с собранным - никого, кроме нас, не касается. С нас ведь не реальные молоко, мясо и картофель берут, а всего только цифру, ради которой мы надрываемся, вот в чем дело! А какими силами мы ее получаем, во что это соревнование нам обходится - никому и дела нет. Нет, о том, чтобы сократить свое подсобное хозяйство, мы и думать забыли!

- В кабинет вошла Евстолия Васильевна Гурьева, парторг колхоза, одна из запевал варзугского хора. Она и в полеводстве работала, и молочной фермой заведовала, а в молодости, как мне рассказывали, наравне с парнями несколько лет подряд ходила в Атлантику на колхозных судах. В Варзуге ее любили и уважали за принципиальность, веселую энергию и редкий организаторский талант.

- Ну что, мужики, до чего договорились? - спрашивает она, крепко, по-мужски, пожимая нам руки. - Да вот видишь, Евстолия Васильевна, товарищ сельским хозяйством интересуется, сократить его предлагает,- серьезно произнес председатель.- Только вот по шее нам с тобой дадут, верно? Это уж доход точный, можно не сомневаться!..

- А я тебе что говорю, Александр Петрович? Послушать журналистов, как они пишут,- все легко пойдет! - Она рассмеялась весело и заразительно, но тут же посерьезнела.- Пробовали, просили, доказывали - все впустую! Словно и не с живыми людьми говоришь, а с портретами. Сейчас вот меженка идет, ловить надо, рук не хватает на берегу, а мы с завтрашнего дня рыбаков с тоней снимаем на покос,- на одних бабах далеко не уедешь... Стало быть, опять одна Колониха ловить будет, а все, что накосим, в прямой убыток пойдет...

Я поинтересовался, есть ли возможность развивать какие-либо промыслы, которые сейчас в такой моде и могли бы дать приработок деревне, чтобы рыбакам заниматься одной рыбой, не отвлекаясь на сельское хозяйство.

- Есть, - быстро ответила Гурьева, поняв мой вопрос по-своему.- И летом, и зимой на озерах ловить рыбу можно. Раньше так и ловили, а теперь почему-то озерную рыбу у нас перестали принимать, не нужна она стала. А ведь рыба-то хорошая: сиг, щука, кумжа, окунь, сорожка... Всегда селедку ловили, помногу, а теперь она вдруг калянусной оказалась, тоже нельзя...

- ...?!

- Калянус - рачок такой маленький,- пояснил Заборщиков.- Им селедка беломорская питается. Если она сытая, наелась калянуса, а ты ее поймаешь и солить станешь, то у нее иногда брюшко лопается,- а это под ГОСТ не подходит, видишь ты! Наловишь, привезешь - и выбрасывай... И добро бы вред от калянуса этого был, а то просто некондиция... Что же, ее голодную искать? Вот у той качество верно, хуже. А после говорят - перевелась беломорская селедочка, не ловится... Ловится, да только у нас ее не берут! Ну а какой еще у нас промысел может быть?

- Вот в Чапоме песцы иногда хороший доход дают,- подсказывает Гурьева.- Звероферма у них. Так опять же руки рабочие нужны и корм доставать надо. Они у моря, а к нам еще почти тридцать верст по песку везти!..

- Раньше, я слышал, у Варзуги и олени были? - осторожно осведомился я у собеседников.

- Олени есть у нас...

- Олени что! Это на востоке с оленями хорошо, тундра там,- перебивает Гурьеву председатель.- Раньше у Кузомени, Варзуги, Оленицы и Кашкаранцев вместе оленей больше тысячи голов было, а теперь они только у нас в колхозе - сто сорок голов. И то не впрок - пастбищ настоящих мало, леса у нас вокруг...

- Мало ягеля, а тот, что есть, для своих коров копаем, сена-то не хватает на все колхозное стадо, ягелем прикармливаем зимой...

- У нас олень только на внутриколхозных работах, на перевозках,- на мясо держать невыгодно,- продолжает Заборщиков.- Для рыболовецких колхозов Терского берега цены на оленину установлены ниже, чем, скажем, в Саамском районе. Там выгодно оленей разводить, а у нас нет, у нас пока не выгодно. Да и как ты их сдавать станешь? В Мурманск стадо гнать через весь полуостров или в Саамский район?