Остановка в Чапоме - Никитин Андрей Леонидович. Страница 55

ТЕТРАДЬ ТРЕТЬЯ,

1986 год.

Мурманский гамбит

1.

...- Вы можете объяснить, что со мной случилось? Ведь это какой-то кошмар! Конечно, я понимаю: надо взять себя в руки, стучаться во все двери, добиваться справедливости... Но знали бы вы, как унизительно доказывать, что ты действительно честный человек! Куда бы я ни пришел, всякий чиновник смотрит на меня, как на жулика, который избежал правосудия. Раньше я понять этого не мог. На Севере я проработал тридцать с лишним лет, работал честно, это каждый рыбак подтвердит, собирался уйти на пенсию, как только подниму Терский берег... А вместо этого - оказался в тюрьме. И как мне теперь жить, во что верить, если я и сейчас не могу добиться справедливости?..

Гитерман смотрит на меня большими карими глазами. В них и боль, и недоумение. Внешне председатель мурманского рыбакколхозсоюза - теперь уже бывший председатель - Юлий Ефимович Гитерман изменился мало: такой же коренастый, широкоплечий, смуглый и широколицый, со слегка приплюснутым, как у боксера, носом. В его голосе отчетливо звучат энергичные нотки, он готов снова идти и работать, снова заниматься Терским берегом и колхозными рыбаками, снова организовывать колхозную базу флота. Но во всем том, как он говорит и держится, в едва заметных движениях крупных сильных рук с подрагивающими пальцами, в необычной сутулости и зависающих уголках рта проступает тот душевный надлом, который отмечает человека, прошедшего через мясорубку следствия и тюрьмы.

Со всем этим мне приходилось сталкиваться, и, к сожалению, не раз. Но Гитерман в тюрьме?! Я достаточно хорошо узнал этого человека за то время, что занимался судьбой рыболовецких колхозов Мурманской области. Знал его безукоризненную честность, точность, удивительную энергию, о которой один из знакомых мне колхозных капитанов выразился достаточно емко: "Сам не спит и нам спать не дает". Я знал, что он сделал все возможное, чтобы остановить гибель старых поморских сел на Белом море, их распад и исчезновение, и как потом, подключив к ним в качестве партнеров мощнейшие предприятия "Севрыбы", начал "наращивать обороты", отсчитывая шаги перестройки задолго до того, как она была официально объявлена.

А чапомская зверобойка? Ее можно было критиковать, особенно в том, как и из чего она строилась. Но нельзя было не восхищаться тем, что она была построена, в полном смысле слова, из ничего! Построена и пущена, в первый же сезон с лихвой окупив все затраты.

Первый миллион она дала трем терским колхозам через месяц после того, как Гитермана бросили в следственный изолятор, как деликатно именуется на юридическом жаргоне тюрьма. Все это случилось весной 1985 года - того самого года, когда прозвучал призыв к перестройке и гласности, когда Прокуратурой СССР вскрывались поистине страшные преступления власть имущих против народа и государства. Но именно в тот год, словно бы в ответ на "красный террор", объявленный расхитителям, растлителям человеческих душ, убийцам и казнокрадам, их пособники в нижних этажах следственного и административного аппарата развернули широкую кампанию своего, "белого террора", направленного против честных людей, в первую очередь занятых в народном хозяйстве.

То был точно рассчитанный шаг. Жулики освобождались от свидетелей их преступлений. Освобождались от тех, кто мог предъявить им справедливый иск и потребовать к ответу. Они освобождались от тех, кто, по идее перестройки, должен был сменить их во всех звеньях государственного, партийного и хозяйственного аппарата. Неважно за что, важно - как. Достаточно бросить на человека тень, обвинить его, подставить двух лжесвидетелей, которые бы "явились с повинной",- и человека можно бросить в тюрьму, а дальше все идет своим чередом: его исключают из партии, лишают наград, накладывают арест на имущество, снимают с работы, и начинается долгая и мучительная процедура "выжимания" признания.

А если все это не помогает, то и тогда не страшно. Трудно найти администратора, который - не для себя, для людей, для дела, для общества,- не был бы вынужден обходить законы или балансировать на острие бритвы между законом и беззаконием. Пусть не преступление, пусть только административный проступок, маленькая оплошность - в ход пускается уже отработанный десятилетиями прием нагнетания "обстоятельств". И человек, столь же виновный, как нарушивший правила уличного движения, выходит из зала суда с судимостью и сроком, который должен оправдать полугодовое заключение в "следственном изоляторе" и все, что с ним связано.

Потом его реабилитируют? Выясняется "судебная ошибка"? Но ведь этого сначала надо добиться! А как это трудно, Гитерман знает гораздо лучше меня. Вряд ли теперь он и сам сможет подсчитать, сколько писем во все инстанции он написал за те полгода и сколько писал потом. Все они оставались или без ответа, или возвращались к тем самым людям, по поводу которых он и писал свои жалобы.

- ...Они только смеялись надо мной,- говорит Гитерман, и по его лицу пробегает судорога ужаса и гнева.- Они приходили ко мне в камеру или вызывали в комнату при тюрьме на допрос и, показывая мои письма, говорили: "Видишь? На кого жалуешься, сука? Ты отсюда все равно не выйдешь, пока не подпишешь все, что мы скажем!"... А потом, в камере, уголовники, которых они специально ко мне сажали, меня били. И если я жаловался и показывал синяки, начальник тюрьмы, улыбаясь, говорил одному из громил: "Ну, Лебедев, так мы с тобой не договаривались. Видишь, какой он нежный!"

- Юлий Ефимович, кому вы могли мешать?

Вопрос вырывается неожиданно для меня самого. И все же он не случаен. Только теперь я понимаю, что с самого начала, с того самого момента, когда узнал об аресте председателя МРКС, меня не оставляет мысль, что кто-то решил свести с ним счеты. Кому он мог помешать? А главное - в чем?

Некоторое время Гитерман смотрит на меня непонимающим взглядом. Постепенно до него доходит смысл сказанного. Раньше я не обращал внимания и только теперь начинаю догадываться, что за всем тем, что лежит за пределами дела, его выполнения, преодоления трудностей, технических и организационных, мой собеседник может быть по-детски наивен. Это не хитрость. Еще в самом начале нашего знакомства я отметил у него прямолинейность мышления. Так он и шел по жизни с тех пор, как, закончив судостроительный институт, приехал по распределению на Север, в Заполярье, связав свою судьбу с колхозным флотом. Сейчас он впервые задумался над тем, что его, Гитермана, выбросили из жизни при молчаливом попустительстве ближайших соратников в МРКС и в "Севрыбе". Ведь из партии его исключали его же заместители и помощники единогласно, не усомнившись в преступлении своего руководителя. Почему? Он стал не нужен? Но ведь ни в хозяйстве области, ни в "Севрыбе", ни в МРКС ничего не изменилось. Те же проблемы, работа ведется в том же направлении, куда ее двигал он.

- Кому я мог мешать? - Он искренне недоумевает.- Не могу себе представить, этот вопрос у меня как-то ни разу не возникал...

- А если подумать?

Гитерман смотрит на меня с недоверием и растерянностью.

- Но я действительно не могу ничего сказать! Конечно, в работе возникают трения, какие-то напряженности. Я был требователен, это знали все. И если видел, что человек не хочет работать, ловчит или просто не может справиться со своими обязанностями, я предлагал ему подыскать себе другое место. Такое я говорил прямо. Зачем мне работник, который не хочет работать? В МРКС я пришел из архангельской базы флота в 1981 году. Здесь был полный развал. Держались только колхозы мурманского побережья, а что делалось на Терском берегу, так это тихий ужас. Меня позвал Каргин, наобещал, как это водится, десять бочек арестантов, обещал поддержку, ну и все такое, что полагается... До сих пор простить себе не могу, что поддался на его уговоры и ушел от архангелов! Зачем мне это было надо? Зачем надо было взваливать на свои плечи Терский берег? Но ведь сердце разрывалось от того, что здесь творилось! Каргин хотел, чтобы я полностью сменил весь аппарат МРКС. Я его не послушал, кое-кого оставил, например Немсадзе, вы его знаете. Почему-то Каргин настоятельно просил его убрать. Других сменил. Конечно, они остались недовольны. Но так бывает всегда. Потом с некоторыми даже наладились добрые отношения. Так что в МРКС я не вижу никого, кому бы мешал...