Знак «фэн» на бамбуке - Фингарет Самуэлла Иосифовна. Страница 13

На исходе четвёртой стражи Мисян уснул. Спать приходилось сидя: с кангой на шее не полежишь. Он не расслышал, как пробили пятую стражу. Проснулся от лязга засова над головой. Дверь в потолке раскрылась, пропустив тусклый свет.

– А ну, выбирайся! – Тюремщик спустил лестницу.

Мисян распрямил затёкшие ноги, посадил на кангу зверька. «Попросить бы тюремщика передать Сяньсяня актёрам. За что пропадать живой душе? Да разве такого попросишь».

– Живей, черепашье отродье. Чего копаешься, шевелись! – кричал во всё горло тюремщик.

Мисян с трудом вскарабкался вверх. Тюремщик повёл его длинными тёмными переходами, потом втолкнул в залитый светом зал. Глаза заломило от долгого пребывания в темноте. Однако Мисян быстро привык. И хотя от страха дрожали руки и ноги, по актёрской привычке всё подмечать, успел разглядеть каждую малость.

На возвышении в кресле, обращенном на юг, восседал сам начальник Судебной управы. Кто бы мог ошибиться, увидев высокую шапку и нефритовый пояс. В руках начальник управы держал мухогонку из лосиного хвоста с ручкой из пятнистого бамбука. Слева от кресла за низким столом расположился письмоводитель. Вдоль стен выстроились стражники с железными палицами в руках.

Ударил, как в театре, гонг. Мисяну велено было встать на колени. Судебное разбирательство началось.

– Назови своё имя, – приказал начальник управы.

– Мисян, ваша милость.

– Чем занимаются твои родители?

– Отец и мать давно умерли, и никого из родных у меня нет.

– Не лги. Известно, что с тобой проживает какой-то старик.

– Разве осмелюсь сказать неправду? Старик – торговец Пэй Син. Мальчишкой я жил у него в услужении. Потом Пэй Син разорился. Я стал актёром и взял старика себе в приёмные отцы.

– Хорош приёмный отец. Это он помог стражникам задержать тебя, указал, где ты прячешься.

– Старый, больной. Глупость его хоть горстями черпай – совсем из ума выжил. С голоду пропадёт без меня.

– Сыновья почтительность делает честь человеку любого звания. Теперь слушай внимательно. На тебя поступил донос, и от того, как ты оправдаешься, зависит жизнь твоя или смерть.

Начальник управы ткнул мухогонкой в сторону письмоводителя. Тот поспешно схватил лист бумаги и принялся читать:

– «Доклад его милости начальнику Судебной управы от жителя города Цзицина. Чувство, которое должен испытывать истинный верноподданный, повелевает мне довести до сведения властей, что актёр, которого должно скорей называть обезьяной, чем человеком, разыгрывает на рыночных подмостках омерзительное представление. Обрядив огромную мышь в одежды чиновника, он возносит хулу на священную власть. Невежественная толпа смеётся и бьёт в ладони. Прошу немедленно расследовать преступление и наказать ничтожного плясуна, дабы укрепились устои правления и восторжествовала добродетель».

– Что скажешь, актёр? – грозно спросил начальник управы, когда письмоводитель кончил читать. – О какой мыши идёт речь? Отвечай правду, если не хочешь заговорить под пытками.

– Не надо, ваша милость. Я всё скажу. Песенка о моём горностае. Он-то и есть огромная мышь, и прожорлив, как настоящая крыса. Сколько ни заработаю, всё ему идёт на прокорм. Верно я говорю, Сяньсянь?

Услышав своё имя, горностай приподнял горбоносую мордочку и пошевелил усами. Стражники расхохотались.

– Для чего обрядил горностая наподобие чиновника? – грозна спросил начальник управы, и смех прекратился.

– В мыслях не держал ничего такого. Другие клетку для птиц покрывают позолотой, а я на Сяньсяня плащ с каймой надел да высокую шапочку, чтобы нарядным мы глядел.

– Правду говоришь, нет в твоих словах лжи?

– Пусть язык у меня отсохнет, если я вру.

– Приказы и предписания должны быть разумными, награды и наказания – справедливыми, – важно проговорил начальник управы.

– Пиши, – мухогонка снова взметнулась к письмоводителю. – «Актёра Мисяна, задержанного по безымянному доносу, отпустить за неимением против него улик, изобличающих упомянутого актёра в поношении священных и незыблемых устоев власти. Прирученного же горностая надлежит немедленно лишить жизни, дабы не смущал народ непотребным видом и не вводил в соблазн».

– Сжальтесь, ваша милость. Не губите Сяньсяня! – с кангой на шее Мисян попытался отбить поклоны. Сяньсянь не удержался, съехал с канги, где всё это время сидел, и очутился на полу. – Призываю в свидетели Небо и Землю, всех добрых и злых духов, что нет на звере вины. Что ему велят, то он и делает. Я его слепым детёнышем подобрал, выкормил, танцевать научил.

Мисян тихонько присвистнул и защёлкал пальцами, подражая перестуку кастаньет. Зверёк встал на задние лапки, хвост с чёрной кисточкой оттянул назад и пошёл кружиться по залу, приседая и поворачивая горбоносую мордочку то в одну, то в другую сторону. Даже начальник не мог удержать усмешки. О стражниках и письмоводителе не приходилось и говорить. Они хохотали в голос.

Циновка на дверях неожиданно отодвинулась, и в зал вошёл чиновник – служитель управы. Поклонившись четыре раза, он поспешно направился к возвышению.

– Простите, ваша милость, но из-за важной новости осмеливаюсь прервать ведение судебного разбирательства.

– Что за новость?

– Синюю Смерть поймали.

– Самого Синюю Смерть? – Начальник управы сжал свою мухогонку. С трудом ему удалось не выдать охватившую радость.

– На Янцзы взяли. Не таясь говорит, что в Тайпин пробирался. Счёты у него с Чжу Юаньчжаном. Хотел свести.

Хитроумный план мгновенно созрел в голове начальника Судебной управы. Поимка разбойника, за которым числились сотни загубленных душ, и без того давала надежду на повышение в чине. А тут ещё всплыло имя другого разбойника, поопасней.

– Мерзавцы! – заорал начальник управы на перепуганного чиновника. – Кто вы такие, что дерзнули вести расследование? Или не мне поручено обеспечивать покой здешних земель, искоренять разбойников и пиратов. Почему не известили меня сразу, а осмелились сами учинить допрос?

Чиновник сдёрнул с головы шапку, в знак того, что подставляет повинную голову, и принялся отбивать поклоны.

– Следовало бы наказать вас, негодяев, чтоб не повадно было другим, да на сей раз прощу. Где душегуб?

– За дверью сторожат.

– Ввести. А ты что тут делаешь, навечно, что ли, к полу прирос? – заорал вдруг начальник управы на Мисяна. – Хватай свою мышь, бери старика и убирайся из города. Объявишься в другой раз – казню всех троих. А пока бежать будешь, не забудь возносить молитвы за прославленного Ни Цзаня.

– Двести лет жизни вам, ваша милость. Пусть ваши дети и внуки приумножат ваш род и прославят достояние предков. – Мисян подхватил Сяньсяня и опрометью бросился вон.

– Снимите с дурня кангу и выпроводите из города, – приказал начальник управы двум стражникам. – Да не забудьте передать ему короб, что мальчишка-актёр принёс для своего товарища.

Неизвестный художник. Беседа. Деталь свитка на шёлке. XIV век.

В дверях Мисян едва не сшиб входившего стражника. Стражник держал в руках цепь. Другой конец был обмотан вокруг пояса человека, с широким, как блюдо, свирепым лицом. Усы и бородка свисали чёрным трезубцем. Мисяну бросились в глаза чешуйки доспехов – блестящих и ярко-синих.

Стражники, получившие приказание выпроводить Мисяна из города, разразились потоком брани, едва покинули зал.

– Свалился на нашу голову, черепаший сын. В зале знаменитого удальца из вольного люда будут допрашивать, а нам на долю выпало с плясуном безродным возиться.

Стражники принялись разнимать доски канги и дёргали так сильно, что у Мисяна от тряски поплыли в глазах синие полосы.

– Держи, – один из стражников бросил Мисяну коробку.

Мисян на лету подхватил. Коробка ничего особенного собой не представляла, обыкновенная коробка для переноски пищи, но Мисян на месте подпрыгнул, когда она оказалась у него в руках. Всю ширину лаковой красной крышки занимал иероглиф «фэн» – единственный знак, который Мисян различал среди остальных, если видел столбцы написанных или напечатанных слов. Верхняя, большая, часть иероглифа была выведена синей краской, нижняя, меньшая, – жёлтой, напоминавшей яркую окраску лепестков жёлтой хризантемы.