Пять лет замужества. Условно - Богданова Анна Владимировна. Страница 23

«А ведь и правда, кончилось бы тем, что он проиграл бы меня! Хорошо всё-таки, что я его бросила! Молодец тётка, что условие в завещание приписала: не приписала бы – этот ирод и меня, и всё её наследство вместе с Люськой просадил бы!» – подумала Распекаева, в который раз подпрыгивая на кровати, и хоть она сознавала правильность собственных действий, образ Эразмова висел в воздухе прямо перед глазами, подобно мечу, что на конском волосе подвесили над Дамоклом во время пира в его честь. От тоски, сжимающей сердце, как крабовые клешни, от ощущения навсегда потерянного за бортом канонерской лодки дорогого человека, Анфиса вдруг пришла в состояние тревожной растерянности и озлобленности на саму себя. «Вот дура-то! Какая ж я дура! – поразилась она и даже с кровати привстала. – Ну зачем? Зачем я его тётке показывать водила? И ведь не один раз! – Анфисе стало жарко, на лбу выступил пот, и она принялась обмахивать себя верблюжьим одеялом.

– Что мы имеем? – спросила у стен Распекаева. – Подлец Эразмов знает адрес тётки, и если он захочет разыскать меня, а он это обязательно захочет сделать, то, естественно, отправится туда. И не дай Бог, он встретит там старую калошу, сектантку поганую – Уткину, что тоже вполне вероятно, потому что у неё есть ключи от квартиры! Да что ключи! Она наверняка там живёт! И тогда мне конец! Точно конец! – Анфиса вскочила с постели и принялась ходить взад-вперёд по номеру. – Бат-тюшки! Ужас-то какой! Не сомневаюсь, эта кошёлка скажет ему, куда и зачем я уехала – ей же выгодно сорвать мою свадьбу. Нет моей свадьбы с энцем – нет у меня и наследства – всё оно исчезнет, как в чёрной дыре, в уткинской церкви! Ой-ой-ой! – простонала наша героиня так же жалостливо, как и вторая ступенька крыльца «Энских чертогов», и так стало тяжело, беспокойно, тревожно на душе, что хоть вот прямо сейчас в петлю лезь.

Часы показывали четверть четвёртого утра, когда, наконец, героиня наша заставила себя улечься в кровать и выбросить из головы все дурные мысли, повторяя про себя одно и то же: «Никуда он не пойдёт, ни с какой Уткиной не встретится, потому что, во-первых, Эразмов – не большого ума человек, а во-вторых, ему теперь не до меня – он, как Ведрищенко – наверняка пьёт да в карты режется!»

– Нет оснований для переживаний! – в рифму крикнула она, после чего, наконец, заснула, но и во сне Юрик не желал оставлять её – он гнался за своей королевой по незнакомой безлюдной улице, тщетно пытаясь схватить её за рукав, и один раз ему это почти удалось сделать, но Анфиса вовремя увернулась и была такова.

Проснулась Распекаева в одиннадцатом часу совершенно разбитая, с головной болью – словом, её физическое, да и душевное состояние мало чем отличалось от Ведрищенского, который тоже минут двадцать назад пробудился и всё никак не мог попасть ногой в брючину и вот уж четверть часа как скакал по номеру, снося пустые бутылки на своём пути, гремя алюминиевым тазом. Голова у Фисы болела безбожно, во рту словно все кошки города N собрались скопом и сделали своё тёмное, мерзопакостное дело, на сердце всё те же кошки скребли и скребли, скребли и скребли – Распекаева боялась, неровен час как в N прибудет Юрик собственной персоной и испортит то, что ещё пока и налажено-то не было. А у блюстителя подобное состояние было по причине его полнейшего беспамятства относительно вчерашнего вечера. Где был, с кем пил, кому чего наговорил? – Николай Васильевич не помнил совершенно. «Был-то я не иначе как в „Колокольчике“, – размышлял он, призвав на помощь логику. – Пил, понятное дело, с Квакиным, а вот кому чего наговорил... – и он, впав в задумчивость, почесал затылок. – А вдруг в трактир Савелий Дмитрич заходил?! Вот решил он, положим, взглянуть, как в городе обстоит дело с питейными заведениями... И что ж он там увидел? Ужас! Ужас! О, горе мне!» – Николай Васильевич, схватившись за голову, тяжело осел на кровать – медленно, подобно тому, как оседает кофейная гуща в чашке. Но больше всего блюстителя порядка волновало даже не то, что градоначальник увидел его свиноподобную физиономию с синими губами, а то, что эти губы молвили в тот момент.

У Ведрищенко все вышеописанные недуги были последствием вчерашнего веселья, у нашей героини, в меньшей мере, разумеется – от переживаний, страхов (надо заметить, весьма обоснованных) и дурно проведённой бессонной ночи. Но и той и другому нужно было немедленно брать себя в руки и приступать к своим непосредственным обязанностям, иначе говоря – действовать, действовать и ещё раз действовать.

Анфиса порывисто встала с кровати и, накинув на плечи бледно-сиреневый, напоминающий утреннюю рассветную дымку пеньюар, вышла в коридор и направилась в уборную, дабы привести себя в чувство после первой беспокойно проведённой ночи в безмятежном городе N.

Ведрищенко тоже вышел в коридор, крепко держа в руках алюминиевый тазик, стараясь изо всех сил не растянуться на полу вместе с ним и, увидев вдалеке туманно-прекрасный женский, движущийся в ту же сторону, что и он, силуэт, не выдержал – ноги его подкосились, голова закружилась, и он с грохотом рухнул на пол:

– Конец! Это конец! Говорила мне Любка – допьёшься до белой горячки! И ведь права, права была! Ух, стерва! Убью! – заорал Николай Васильевич – ну истинно труба иерихонская.

Анфиса, испугавшись не на шутку, в один прыжок оказалась в душевой, а Ведрищенко, оставив тазик, рванул на первый этаж за помощью к Кларе Тихоновне.

Спустя полчаса, когда всё объяснилось и начальник энского ГАИ узнал, что в гостинице теперь кроме него будут жить ещё две очень интеллигентные и почтенные дамы, он сначала облегчённо вздохнул, а потом гаркнул:

– Допрыгается у меня Любка! Всё-таки убью её! Клар, вот скажи, зачем она мне кровь портит? Зачем белой горячкой пугает? Я одно тебе скажу, Тихоновна: пил, с малолетства, пью и буду пить, и никакая горячка меня не возьмёт! Так-то! – и он, будто демонстрируя это, запил жёсткий кусок бекона, вставший у него в горле, жидким позавчерашним чаем и отправился выполнять свой служебный долг.

Анфиса тоже позавтракала с компаньонкой, оделась с необыкновенной тщательностью и, велев Люсе сторожить машину, сбежала с гостиничного крыльца, перепрыгнув вторую ступень. Она отправилась на разведку – посмотреть, что это за город N, какие люди в нём живут (в основном её интересовала та часть населения, которая представляет сильный пол), но главное – это приложить все усилия и всё своё обаяние, чтобы завести нужные знакомства – те, которые могли бы помочь ей решить задачу, ради какой она, собственно, и находится здесь, а не в своём уютном и родном магазинчике нижнего женского белья.

Город N ничем не отличался от других маленьких городишек Средней полосы нашей необъятной страны, столь милых сердцу каждого русского человека, как впрочем, и гостиница и энцы – они тоже мало чем отличались от соседних эрцев или, скажем, эмцев. Люди обычно в подобных городах спокойнее, открытее, чем в столице; на здешних улицах вы не увидите сутолоки – граждане передвигаются чинно, с достоинством даже, показывая себя и с неподдельным вниманием рассматривая других; на дорогах тут нет тех умопомрачительных пробок – настоящего бедствия всех крупных городов – в лучшем случае проедет за день по центральной улице машина мэра или прокурора, иной раз кто-нибудь в Энский район заедет по личной надобности. По расписанию курсирует из конца в конец лишь единственный автобус «А», делая три круга в день (после завтрака, обеда и, соответственно, ужина) – больше никакого транспорта в N нет.

Савелий Дмитриевич пару лет назад хотел вплотную заняться строительством энского метро, и даже взялся было за это дело, но ничего не вышло по причине того, что выход второй и конечной станции приходился в аккурат на то место, где располагалась мэрия. Коловратов три месяца ломал голову над тем, целесообразно ли ради строительства метрополитена с двумя станциями разрушать мэрию и, в конце концов, пришёл к выводу, что игра не стоит свеч, успокоился и ограничился тем, что переименовал уже известную читателю гостиницу «Энскую» в отель «Энские чертоги», перекрасив её фасад. А те средства, которые предполагалось потратить на строительство подземки, испарились самым загадочным образом – будто и не было их никогда в городской казне, будто никто никогда и не собирался строить в городе N метро.