Завоевание куртизанки - Кэмпбелл Анна. Страница 29

Охотничий домик, когда в нем поселился его отец, конечно, не раз подвергался перестройке. Уединенность имения делала его идеальным местом, где шестой герцог прятал неприятные и опасные наклонности.

Переделки сделали дом идеальной тюрьмой для Сорайи. Или Верити, как все чаще называл ее в мыслях Кайлмор.

Черт. Он снова думал о своей любовнице. Кайлмор с раздражением отшвырнул остатки еды и с досадой посмотрел на дом. Что делает сейчас Верити? Все еще лежит в постели, зализывая раны?

Эта мысль придавила его грудь холодным камнем. В это утро она выглядела такой сломленной и растерянной. Ее образ доставлял ему невыносимую муку, что было просто глупо, поскольку он проделал весь этот долгий путь, чтобы проучить ее.

Но как тяжело ему было видеть великую Сорайю в таком унизительном положении.

Каким-то образом она уже перестала быть его надменной, искушенной любовницей.

Женщина, которую он удерживал против ее воли, не была той, с которой он так по-деловому разделял страсть.

Сначала он думал, что ее недавнее неповиновение было лишь уловкой, что она хотела вызвать у него жалость и даже, возможно, желание отпустить ее. Но ее страдания вчера ночью и сегодня утром не были притворными. Он мог бы поспорить в этом на свой титул.

Он не так бы уж сильно жалел об утрате этого проклятого наследства.

После этих лет, когда он узнавал Сорайю, охотился за ней, как его дед охотился за оленем, Кайлмор совершенно не понимал ее. И пока он не узнает, что сделало ее такой, она никогда не будет полностью принадлежать ему.

Она должна принадлежать ему, или он сойдет с ума.

Если уже не сошел.

Очевидно, в ее голове было какое-то различие между Сорайей и Верити. Но так не бывает. Она одна и та же личность. Его страсть к ней подтверждала это. Эта новая, более сложная натура его любовницы по-прежнему оказывала на него то же самое влияние – и даже более сильное. Два не доставившие ему полного удовлетворения случая только подстегнули его желание получить большее. Получить ее всю, целиком. Тело и душу.

Он постарается заставить ее отдать все.

Верити приняла решение и, сидя у окна своей комнаты, с волнением ожидала герцога. Он отсутствовал весь день.

Только молчаливые, пристально следившие за нею великаны и маленькие горничные, помогавшие ей одеться и подававшие обед в гостиной, разделяли с нею бесконечно долгие часы, тянувшиеся после пробуждения. По мере того как день медленно переходил в сумерки, а ее высокомерный любовник все не появлялся, Верити переставала чувствовать себя несчастной и разжигала в себе пламя праведного гнева.

Он не имел никакого права так поступать с нею. Герцог не был невежественным дикарем. Она не сомневалась, что сможет пробудить некоторое благородство в его черной душе.

На ней было самое скромное из платьев, заказанных Кайлмором ярко-синее из мериносовой шерсти с отделкой из черной тесьмы в стиле военной формы, что было вполне подходящим, поскольку Верити намеревалась сражаться.

Она жалела об утрате своего вдовьего наряда, хотя платье так износилось во время тяжелого путешествия по этой забытой Богом глуши, что его было уже невозможно починить. По крайней мере оно было ее собственностью. Каждая минута, проведенная в этой долине, поглощала еще какую-то часть ее независимости.

Глядя, как угасает свет над озером и горами, она чувствовала в величии этой картины что-то зловещее, враждебное человеку. Ничего удивительного в том, что так мало людей жило в этой гнетущей пустоте. Дрожь пробежала по телу, и Верити плотнее закуталась в кремовую кашемировую шаль, а ведь вечер не был холодным, и в камине горел огонь.

Кайлмор остановился на пороге, и она увидела, как одним-единственным грозным взглядом он охватил представшую перед ним картину.

– Что это значит? – отрывисто спросил он. – Снимай платье, распусти волосы и сейчас, же ложись в постель.

Она ожидала, что он рассердится, и даже рассчитывала на это.

Он пересек комнату и прислонился к туалетному столику. Верити встала и сжала перед собой руки, чтобы сдержать дрожь.

– Мне надоело быть ягненком, которого ведут на бойню, ваша светлость, – твердо сказала она. – Ваши права на мое тело кончились вместе с контрактом еще в Лондоне.

– Я говорил тебе, чего я хочу. – Он с неумолимым видом скрестил руки, на груди.

Герцог был одет по-деревенски. Простая рубашка, кожаные штаны, высокие сапоги. Казалось, он принес с собой свежесть ветра. Колеблющийся золотистый свет свечей и огня в камине падал на его плечи.

Она с негодованием поняла, что с робостью отступает от него, как кобылица, почуявшая жеребца. Это было ужасно. Она позволяла его мужской силе отвлекать себя от слов, которые необходимо сказать ему. Ибо в какие бы изощренные игры ни играли они в Лондоне, Верити никогда раньше не чувствовала в нем мужчину так остро, как здесь.

– Вы получили то, чего хотели. Вы отомстили. – Она старалась сохранить свою решимость. – Отпустите меня. Вы должны прекратить этот… средневековый ужас, пока он не вышел из-под контроля.

Насмешливая улыбка скривила его губы.

– И это все, что ты можешь сделать?

Верити с удивлением посмотрела ему в глаза. Она ожидала увидеть в них гнев, но вместо этого увидела лишь усталость и пугающий цинизм.

Как будто догадавшись, что она поняла больше, чем ему бы хотелось, Кайлмор выпрямился и, подойдя к зарешеченному окну, мрачно посмотрел сквозь решетку.

– Полагаю, ты весь день сочиняла эту маленькую речь. – Его голос был пропитан сарказмом. – Чего ты хотела этим достигнуть? Пожелания спокойной ночи и быстрого отъезда домой утром? Для такой уступки стоило бы по крайней мере выжать пару слезинок. Мужчина должен быть настоящим чудовищем, чтобы отказать красавице, рыдающей от горя у его ног.

Как ей был ненавистен этот тон полный превосходства. С усилием она произнесла:

– Если бы это помогло, то я, конечно, охотно бы попыталась.

Он обернулся. Цинизм в его взгляде превосходил все другие чувства.

– Не трать напрасно время. Мы оба уже знаем, что я чудовище. Прекрати эти глупости. Я могу снять с тебя этот весьма элегантный наряд, и через пять минут ты будешь лежать подо мной.

В его глазах было столько холода, что ее снова охватила дрожь. Но Верити не позволила его угрозе, высказанной усталым равнодушным тоном, испугать себя.

– Нет.

– Ты все еще не понимаешь, Верити? А я всегда считал тебя такой умной куколкой. У тебя нет никакой власти. У тебя нет никаких прав. Ты принадлежишь мне. Здесь не Лондон. Здесь заброшенный уголок феодальных владений. И я здесь хозяин. Бежать отсюда некуда. Здесь никто тебе не поможет. Если я хочу тебя, а мы оба знаем, что хочу, то я буду иметь тебя.

Она не могла справиться со своим участившимся дыханием, хотя понимала, что оно выдает ее страх.

– Вы думаете, что если я продажная женщина, то должна принимать любого мужчину, имеющего монетку на оплату моих услуг?

– Нет. Я думаю, ты принадлежишь мне и будешь принадлежать всегда, лучше подчиниться неизбежному.

Но она все еще не сдавалась.

– Кем бы я ни была, я – свободная душа. Я не домашнее животное какого-то мужчины. – Эти слова она повторяла весь день в напрасной попытке набраться храбрости.

По его выразительным губам пробежала насмешливая улыбка.

– Ты будешь моим домашним животным. Ты уже мое домашнее животное.

Она собралась с силами и посмотрела на него с таким презрением, какое только могла выразить.

– Никогда.

Он надменно поднял бровь, как будто знал, как ненадежно ее сопротивление. Вероятно, знал. А она продолжала:

– Я никогда не лягу в вашу постель по своей воле. Не сомневаюсь, что великий герцог Кайлмор слишком гордый человек, чтобы преследовать отвергнувшую его любовницу.

Она хотела своими словами уколоть его, но выражение его каменного лица не изменилось.

– Великий герцог Кайлмор делает то, что он хочет, мадам. Три месяца я был посмешищем Лондона. Я унизился до того, что прочесывал все королевство в поисках сведений о тебе. Я дрался с простолюдином. Я опустился до похищения. Не обольщайся мыслью, что гордость помешает мне предпринять любые действия, чтобы достигнуть цели. С тех пор как ты уехала, моя гордость была растоптана в пыль. И в ней ты не найдешь помощи.