Смертельный лабиринт - Незнанский Фридрих Евсеевич. Страница 50
Глава пятая
ВОЛЖСКИЕ СТРАДАНИЯ
В тот вечер, когда Турецкий с Романовой уезжали из Москвы в Нижний Новгород, а Грязнов традиционно провожал Саню, у того со Славой на перроне состоялся такой разговор. Даже и не очень серьезный, скорее шутливый, как приятельская подначка.
Галка Романова наблюдала из окна коридора, как мужчины, облаченные, естественно, в форменные утепленные куртки с генеральскими погонами, курили у вагона и, поглядывая искоса на нее, о чем-то явно сплетничали и при этом хитро улыбались. Определенно говорили про нее, думала Галя и с душевным томлением чувствовала, как горячая краска заливает ее лицо. Но спасительный полумрак вагона оберегал от насмешек этих злодеев – уж она-то знала, какими противно язвительными бывают эти дружки-приятели в некоторых ситуациях. Им только попадись на язычок!
Вспомнила, как сегодня, да вот же всего каких-то полчаса назад, в вагоне метро, когда ехала на вокзал, она машинально заглянула через плечо белобрысой, «сопливой» соседки в растрепанную книжку, которую та с упоением «поглощала глазами», не обращая внимания на толчки соседей и рывки вагона. Одной только случайно вырванной из текста фразы – «бедное девичье сердечко затрепыхалось пойманной птичкой в грубых лапах ненавистного насильника» – хватило на то, чтобы Галя с неожиданным для себя восторгом и невероятным трудом удержалась, чтобы прямо тут же не разрыдаться от хохота. Пришлось даже протолкаться к выходу, а потом пропустить два поезда, чтобы успокоиться.
Но сейчас, наблюдая за мужчинами, одного из которых она искренне обожала, даже больше родного отца, а о втором боялась и мечтать в своих тревожных ночных полусонных видениях, Галя вдруг сообразила, что та глупейшая строчка из наверняка пошлого «дамского» романа вполне могла обрести жизненную силу. Нет, не в смысле «лап насильника», тем более «ненавистного»! Сашенька – так она тайно позволяла себе самой называть любимого наставника, с которым удавалось работать вместе далеко не так часто, как хотелось бы, бывал и жестким, и упрямым, и добрым, и даже нежным, но всегда держал себя в руках и не позволял ничего лишнего. А так хотелось, так мечталось иной раз, чтоб он хоть немножечко расслабился и позволил себе...
Ну конечно, они о ней говорят! Ишь какие физиономии хитрющие! Дядя Слава – тоже, разумеется, по-домашнему – изображает строгого инспектора нравов и дает наставления своему дружку, как следует вести себя в вагоне наедине с молодой и красивой девушкой. А Санечка выглядит этаким... гоголем, который только и ждет, чтобы запереться с Галкой в купе, и тогда он покажет, на что способен! Вот уж когда действительно «затрепыхается бедное девичье сердечко»... «Ой же ж шо буде, шо буде!..» – едва не запричитала она, невольно копируя свою знаменитую, но уже покойную тетку, Александру Ивановну Романову, бывшую начальницу МУРа.
«Стоп! Хватит дурью мучиться!» – приказала себе Галя. Достаточно опытная в оперативной работе и совершенная бестолочь, как она себя определяла, в житейских отношениях, не говоря уже о любовных, она в нормальных рабочих ситуациях чувствовала себя как рыба в воде. Но сейчас составлялся, прямо сказать, необычный, даже чрезвычайный вариант. Вдвоем с тайно любимым мужчиной – всю ночь вдвоем! И чтоб – ни-ни? Господи, да какое ж сердце такое выдержит?! Это ж каким ледяным камнем надо быть?! А ведь о похождениях и «подвигах» Сашки некоторые оперы, знавшие его в молодые годы, как, впрочем, и дядю Славу тоже, чуть ли не легенды рассказывают, да еще с перчиком! А в общем-то Сашенька и сейчас совсем не старик, полсотни еще не разменял – значит, в самом соку... Ну а дядя Слава – постарше, это и видно по тому, как погрузнел, полысел, но... тоже про перчик не забывает! Ох, взрослые шалуны...
То ли они все необходимое уже сказали друг другу, то ли замерзли, но, несмотря на то что до отхода поезда осталось около семи минут, оба ввалились в купе, и Грязнов достал из кармана большую фляжку коньяка. Отвинтил крышку и подал Турецкому:
– Начинай, а то завезете меня на край света.
– Сам давай!
– Не, Саня, как говорится, за сказанное!
– Ну как скажешь. – Турецкий поднес горлышко ко рту, остро и жарко как-то взглянул на Галку, которая почувствовала, что сейчас просто сомлеет, и отхлебнул. – Фу, хорошо, значит, поехали. На!
Грязнов сделал то же самое, потом завинтил крышку и поставил фляжку поближе к окну, чтоб не упала со стола при толчке вагона. А Галке строго погрозил пальцем:
– Следи за ним, не давай ему распускаться и вообще соответствуй, ясно? На тебя вся надежда. И еще это... – Грязнов помахал перед ее носом растопыренными пальцами. – Чтоб без фигли-мигли, понятно? Прилично себя ведите. А то знаю, я – долой, поезд поехал – и сразу ля-ля, тополя! Галя, – он постучал пальцем по столу, – с тебя особый спрос. Это только кажется, что он почти вдвое старше, имей это в виду. Все, ребятки, я пошел. Пока.
Грязнов взял Галю за зарумянившиеся по неизвестной причине круглые щечки, подтянул ее голову к себе и поцеловал. Турецкому просто пожал руку, поднялся и ушел. Александр вышел его проводить.
Поехали.
Турецкий не торопился возвращаться в купе. И пока его не было, Галя скинула сапоги, распустила тяжелый узел пышных черных волос, разбросала их по плечам и, посмотрев на себя в зеркало, сделала неожиданный вывод о том, что дядя Слава, наверное, не зря кидал тут недвусмысленные намеки. И про возраст, и про особую ответственность... «Ой, да неужели так заметно, что я по уши втюрилась?! Стыдно-то как, господи!.. И дядя Слава это увидел и потому пальцем грозил?.. Ну ничего, разберемся, – успокоила она себя и устроилась полулежа на постели, сунув под локоть подушку, как какая-нибудь восточная одалиска. – Вот сейчас придет, пусть поглядит...»
В купе шумно вошел Саша, скинул куртку, повесил ее на крючок, сел напротив и, опешив, открыл рот. Но глаза его сверкнули, как у голодного кота при виде сосиски:
– Ты чего это расселась, как невеста в ожидании женишка? – словно бы через силу ухмыльнулся он. – Рано еще, рано... Знаешь, что Ирка сказала, когда узнала, что мы с тобой вдвоем едем в командировку? Хочешь, скажу?.. Я Славке сейчас рассказал, он чуть не свалился с перрона!
Галя почувствовала, будто у нее что-то резко сжалось под сердцем. Но Саша ничего не замечал.
– Она говорит: наконец-то я могу быть совершенно за тебя спокойна! Галя – умная и рассудительная женщина. Она за тобой проследит, чтобы ты там не сорвался, как обычно. И сама никогда не попадется на твои жалкие уловки! Единственная из всех твоих знакомых женщин, кому я полностью доверяю, говорит, – это ваша Галочка Романова! Точная копия замечательной тети Шуры! Вот! Неплохо, да?
У Гали все замерло внутри окончательно. Даже голова пошла кругом. И Турецкий только теперь соизволил заметить, что с ней что-то не в порядке.
– Эй, мать, ты чего? Плохо, что ль? Ну-ка быстренько отхлебни глоточек! Этого нам с тобой еще не хватало!
Вмиг он пересел к ней, отвинтил пробку у фляжки и поднес горлышко к Галиным губам. Осторожно, чуть запрокинув ей голову, он влил в рот, ну, может, не больше столовой ложки коньяку. Но Галя все равно закашлялась. А он, пошарив в карманах, достал шоколадную конфетку, развернул ее и сунул девушке в рот. Потом легонько дунул на нее, щелкнул по кончику носа и заговорил, держа ее голову у себя на сгибе локтя и ласково поглаживая ее по щекам и густым волосам:
– Очнись, спящая красавица!.. Прынц уже на подходе!.. Нет, ну ни фига себе, Галка, ты чего удумала?! Не пугай меня, пожалуйста! Если от каждого комплимента в обморок падать, так надо работу бросать... А потом, я тебе по совести скажу, – продолжал он балагурить, – если серьезно, то Ирка права только в первой части своей характеристики. Это где про ум, рассудительность. Тут я с ней полностью солидарен. Но там, где она утверждает, будто ты никогда не поддашься на всякие мои уловки? Нет, здесь Ирка, по-моему, неправа. Ну сама скажи, разве ты устоишь, если я вот прямо сейчас рухну перед тобой на колени, страстно обхвачу твои замечательные ножки, от которых у меня уже столько лет голова кружится, расцелую их, а потом преданно загляну в вишневые твои очи и, прежде чем утонуть в них, успею прошептать: «Милая, хорошая, красивая, ну помоги, спаси мою душу, давай дернем по рюмашке, а? И потом хоть трава не расти!»... Как? Еще не проняло?