Операция «Сострадание» - Незнанский Фридрих Евсеевич. Страница 26

Вот здесь, тотчас за развилкой направо, и будет его загородный дом. Марату Бабочкину предлагали кооператив, садоводческое товарищество, это обошлось бы на треть дешевле, но побывав в подобном кооперативе, он понял, что нога его туда не ступит, даже если бы дешевле оказалось вполовину, а не на треть. Ну куда это годится: обнесенные забором три ряда нарезанных квадратами участков, три ряда одинаковых, по стандарту изготовленных белоснежных домов, снабженных одинаковыми хозяйственными пристройками... Что-то пионерское в этом есть, что-то армейское. «Равнение на середину, готовьсь, сми-ир-рно!» Нет уж, если Бабочкин строит дом, он строит дом, соответствующий его вкусам. С виду похожий на скромную двухэтажную избушку, обитый деревом под бревна, зато внутри снабженный всем, что требуется для полноценного отдыха и наслаждения жизнью. Теплая пасть камина. Удобная, с готовностью принимающая в свои объятия тело владельца мягкая мебель. Библиотека. Видеотека. Домашний кинотеатр. О таких мелочах, как два санузла с огромными ваннами, вряд ли стоит даже упоминать. Жену прельщала стандартная кооперативная белизна, но она сама теперь с удовольствием сюда ездит и возит детей, чтобы дышали свежим лесным воздухом. Когда муж разрешает. Иногда Марат Бабочкин приезжает сюда именно для того, чтобы побыть вдали от пациентов, от клиники, от жены, донимающей его болтовней и хозяйственными хлопотами, и от шумных сынков-близнецов, которые все умеют поставить вверх дном и ничего знать не хотят, кроме своих игрушек-стрелялок, и на воздух им, кстати, наплевать. А Марату все перечисленное не по нраву. Его же избушка на краю леса провоцирует уединенность.

Вот и сейчас он войдет в дом, включит отопление, переоденется в старый свитер и уютные потертые разношенные джинсы, ногами влезет в розовые, с национальным узором, татарские валенки, подаренные после выписки одним солидным пациентом. Возьмет с полки классический роман или какой-нибудь прихотливый плод новейшей беллетристики – Марат иногда покупал книги и привозил их сюда нечитанными, потому что в городе у него не оставалось времени читать что-либо, кроме литературы по специальности. Из новейших, ныне живущих ему нравился Пелевин... Нет, Пелевин не подходит, в нем слишком много иронии, издевательства, причем такого, что и не сразу разглядишь. Лучше что-нибудь старинное, английское: скажем, Стивенсона, Хаггарта или Конан Дойла – безобидные увлекательные приключения, когда заранее знаешь, что все закончится хорошо. Да, решено, он возьмет с полки «Собаку Баскервилей», всегда ее любил. Упадет на ортопедический, приятно пружинящий матрас – и отключится от всего, словно и не смущали его подозрения и страхи...

Двое ЧОПовцев, выгрузившись из машины, двигались следом за ним. Надо бы о них позаботиться: напоить, что ли, чаем, предоставить место отдыха. Показать расположение всех комнат дома, чтобы облегчить им задачу охраны... И все-таки невозможно изгнать неприятное чувство от того, что эти люди постоянно присутствуют с ним рядом, неотступно напоминая о подозрениях и страхах, которые не поддаются изгнанию беллетристикой, которые перебрались следом за Бабочкиным из города в его уютный дом.

Не пора ли взглянуть этим страхам в лицо?

...Белла Левицкая не страдала, в отличие от Альбины Самарской, никакими затаенными детскими комплексами. Если изменения внешности, задуманные Альбиной, проецировались ее нездоровыми фантазиями, то в случае Беллы весомый повод для операции был налицо, или, если воспользоваться бородатой остротой – на лице. Нос Беллочки всегда привлекал внимание окружающих, начиная с ясельного возраста, и если поначалу он умилял родственников и знакомых («Ой, это ж надо, до чего ваша Беллочка на папу похожа!»), то по мере роста и взросления девочки становилось ясно, что умиляться здесь нечему. Для мужчины такая черта внешности – еще куда ни шло, вот и исторический Сирано де Бержерак, хотя и переживал свой недостаток, умел так обыграть свой нос, что делал его привлекательным; но для женщины – извините! Все детство Белле приходилось сталкиваться с дразнилками и прозвищами, причем из последних самым приемлемым ей казалось Буратино (горбоносая Белла совсем не походила на Буратино), но она совершенно не выносила, когда ее называли Попугаем, и особенно Какаду. Какаду легко превращалось в Какадушечку, Какадушечка в Кадушечку и Подушечку, а дальше... Дети бывают очень жестоки, особенно к тем из сверстников, которые чем-то отличаются от них.

Несмотря на насмешки, Белла не приобрела болезненную уязвимость, не стала угрюмой и мрачной. Наделенная от природы веселым и смелым характером, она легко заводила друзей, которых у нее был вагон и маленькая тележка. В своем классе она, пусть и не отличница, пользовалась таким авторитетом, что никому не приходило в голову ее дразнить; а если пристанет какой-нибудь дурак из другого класса или из другой школы, такого Белла могла и вздуть, если что. «Одни дураки дразнятся», – в эту преподанную родителями премудрость Белла верила свято, а о том, что от дразнилок можно избавиться, ликвидировав причину, то есть исправив нос, даже не задумывалась.

Впервые эти мысли пришли ей в голову, когда она, окончив после школы престижные компьютерные курсы, пришла работать в одну крупную фирму. Если до сих пор Белла вращалась в узком кругу, где к ее чрезмерно оригинальному личику все привыкли, то теперь ей приходилось общаться с большим количеством людей, и она не могла не замечать, какое впечатление производит на непривычного человека ее внешность. Если бы она могла позволить себе заниматься только компьютерами, перевоплотиться, стать призраком компьютерных сетей! Но, к глубокому сожалению, работа требовала непосредственного контакта с клиентами... Окончательно добил Беллу один случайно услышанный разговор, из которого она поняла, что в фирме ее за глаза прозвали Карлик-Нос. «Ну, допустим, Нос – это понятно, – рассуждала она сама с собой, – это даже не обидно... Почти... Но карликом-то меня обзывать – за что? Во мне метр семьдесят восемь, какая же я – Карлик? Нет, надо что-то менять!»

Менять так менять: Белла не привыкла откладывать дело в долгий ящик. Зарабатывала она порядочно, тратила мало, так что плата за пластическую операцию у самого Великанова не пробила дыру в ее бюджете. В «Клинике „Идеал“ сотрудники действовали так же быстро и решительно, как Белла, стремясь провести лечение без задержек и комфортно, и месяц спустя она уже стала обладательницей хорошенького, тонкого и прямого носика, никак не выделяющего мадемуазель Левицкую из толпы. А если и выделяющего, то исключительно в лучшую сторону.

Вот тут-то, когда она имела, казалось бы, полное право расслабиться и отдохнуть душой, и начались настоящие неприятности!

Прежде всего, возвращаясь в родную фирму, она надеялась в первый же день появления с новым носом нарваться на комплименты. Комплименты последовали, главным образом со стороны женской части сотрудников, но какие-то кислые. Счастливая тем, что она больше не Карлик-Нос, Белла не обратила на это внимания. Но, как гласит народная поговорка, чем дальше в лес, тем больше дров. Сослуживицы, которых она считала подругами, ни с того ни с сего охладели к похорошевшей Белле, не приглашали ее на околослужебные вечеринки, где ожидалось скопление представителей мужского пола. А ведь раньше звали, убеждали друг дружку: «Нужно захватить с собой Беллочку, бедняжку, может, подберет себе старичка какого-нибудь, а то ведь так старой девой и умрет...» По работе стали подстраивать мелкие, но чувствительные пакости: как будто Белла что-то недоделала, чего-то недоучла, допустила ошибку. Даже Илона – та самая Илона, добродушная и ленивая, за которую Белла не однажды писала отчеты, – присоединилась к ее мучительницам, и это был уже стопроцентный подлый удар в спину.

Белла не понимала, чем же она им всем так насолила? Ведь она, улучшив свою внешность, не наградила женщин фирмы своим уродством, ведь она ничего у них не отняла! И только как следует поразмыслив, Белла пришла к выводу, что все-таки – отняла. Отняла несчастную Золушку, которую можно безбоязненно жалеть и поощрять, не опасаясь, что она перейдет тебе дорогу. Отняла эталон безобразности, по сравнению с которым так легко чувствовать себя красавицей. Грустно, но факт.