Кодекс чести - Гаркушев Евгений Николаевич. Страница 5

– Пистолет – оружие трусов, – почти автоматически проговорил я, наполняя бокалы. – Огнестрельное оружие может быть использовано только на войне. Или санитарами. Даже полицейские стараются его не применять.

– А бандиты?

– Бандиты, да еще и вооруженные огнестрельным оружием, – вне закона. Ими занимаются санитары. В исключительных случаях – армия. Впрочем, пуля не всегда дает преимущество. Главное – воля и решимость победить.

Я пригубил вино, так похожее на кровь, и вспомнил один из дней, когда я только начинал работать помощником шерифа…

Маленькая серебряная звезда сверкала на груди, и мне казалось, что каждый прохожий замечает ее – хотя обращал ли я прежде внимание на помощника шерифа, идущего по улицам? Не больше, чем на любого другого человека. Ну, может быть, взгляд останавливался на звезде на одно мгновение – так же, как и на заколке в виде золотой или серебряной розы, рубинового ромба, белого, желтого или зеленого листа, трилистника, красного или бахромчатого гладиолуса… [1]

Даже с маленькой звездой я уже не просто гражданин – представитель закона. Я не могу пройти мимо валяющегося на улице пьяного, зажав нос, – мне нужно помочь ему или доставить в отделение полиции, если его поведение антиобщественно. Не могу снисходительно отнестись к опасным шалостям детей – иначе они поймут, что можно вести себя так, а там недалеко и до прямого нарушения закона. Я должен следить за благонравием жителей, до которых прежде мне не было никакого дела – своих проблем хватало. И еще я могу отказаться от любой дуэли, на которую меня вызывают, – и это никоим образом не повредит моей репутации. Странное, в чем-то даже опасное ощущение… Но я, конечно, никогда не буду отказываться от дуэли.

Огромный револьвер, положенный мне по должности, я часто оставлял в сейфе. С детства нам втолковывали, что огнестрельное оружие – выдумка трусов, которую допустимо применять только против таких же трусов – если нет иной возможности. Честный клинок и дура-пуля – любой достойный человек сделает выбор в пользу клинка. Пользоваться огнестрельным оружием – все равно что плескать противнику в лицо кислотой, бить его в спину или из-за угла.

В армии нам объяснили, что противостояние внешнему врагу требует применения винтовок, пушек, ракет. На войне не только можно, но и нужно прятаться за танковой броней, обрушивать на врага многопудовые снаряды корабельных орудий линкоров, утюжить землю залпами артиллерийских батарей. В том случае, если противник не желает вести честную войну.

Мне повезло – я попал в пехоту, точнее, в мотострелковые части. Хотя я тяготел к естественным наукам, мне совсем не хотелось служить в танковых войсках, артиллерии или на подводном флоте. Пусть этим занимаются те, кто хочет посвятить армии всю жизнь. Мне достаточно научиться военному делу, отдать Родине свой долг. К тому же мотопехота воевала примерно так же, как и сто, и двести лет назад. Менялось оружие, модернизировалась тактика – но противостояние лицом к лицу с врагом никуда не делось. Служба в пехоте – это не сидение в глубокой шахте на стартовой позиции межконтинентальных баллистических ракет. Пусть каждая ракета, оснащенная ядерной боеголовкой, может нанести больший вред врагу, чем взвод, рота, а то и батальон мотопехоты, – если случится война, мне все же хотелось бы воевать с реальным врагом, а не вести огонь по квадратам.

После полугода службы в части нам вновь разрешили дуэли – но большинство вызовов, имевших место в первые месяцы службы, были аннулированы – негоже драться с боевыми товарищами из-за пустяков. А ссорились мы поначалу именно по мелочам. Молодые, неопытные, необстрелянные солдаты просто притирались друг к другу.

В армии меня научили драться с помощью автоматической винтовки Калашникова – АВК, стрелять из револьвера и пистолета. Мы легко управлялись с гранатометом и переносным зенитно-ракетным комплексом. Но носить револьвер «на гражданке», даже имея серебряную звезду на груди? Это казалось проявлением трусости. Поэтому я гордо шагал по городу – клинок еще не изменял мне, и я надеялся, что смогу призвать к порядку любого нарушителя, тем более что мастер любой фехтовальной школы, превосходящий меня искусством, никогда не станет совершать бесчестных поступков.

А вот жители – те, что официально отказались от обязанностей гражданина и тем самым не получили и многие права, – порой вели себя не слишком цивилизованно. Вот и сейчас в Нахичеванском районе, где жителей обитает гораздо больше, чем граждан, молодежь кучковалась по темным углам, шумела, поглядывала на прохожих. На меня, конечно, никто и глаз не смел поднять – шпага в ножнах, да еще и серебряная звезда на груди. Но попадется такой компании пьяный – могут ограбить или избить. Развлечения у молодых жителей бывают не слишком хороши.

На углу Театрального сквера, метрах в двухстах, раздался звон разбитого стекла, послышался крик, топот. Похоже, разбили витрину цветочного киоска. Пройти мимо вряд ли возможно, даже если бы я только что получил шпагу. А как помощник шерифа я должен был реагировать незамедлительно и со всех ног бросился к месту происшествия.

Торговец, пожилой армянин, скорчившись за витриной, зажимал руками разбитую голову. Пальцы его были в крови, черные волосы казались мокрыми. Дело оказалось серьезнее, чем можно было подумать сначала.

– Кто? Сколько? Куда побежали? – быстро спросил я.

– Четверо парней. Выручку забрали, – заикаясь, прошептал торговец.

Грабеж, да еще с телесными повреждениями… Хорошо, что я оказался рядом.

– Вызвали полицию? Телефон есть?

– Нет… Телефон есть. Я принимаю заказы. Принимал…

Аппарат нашелся под прилавком – я набрал «111», представился и назвал адрес. «Скорая» приедет через пять минут, полиция может среагировать и быстрее – если патруль где-то поблизости.

Но мне некогда было ждать патруля. Обнажив клинок, я помчался в глубь парка. Парочки, испуганные ватагой грабителей, при виде человека с обнаженным клинком пятились и бросались прочь – ничего хорошего картина не сулила.