Синдром Фауста - Данн Джоэль. Страница 21

РУДИ

Все хлопоты Чарли взял на себя. Ректор университета был его пациентом, и мне довольно быстро оформили выход на пенсию по состоянию здоровья.

За день до отлета мы крепенько набрались в баре. Каждый из нас понимал, что расстаемся мы навсегда. Это придавало встрече оттенок горечи и раскаяния. Слишком многое, что нас связывало, обрывалось навек.

– Помнишь старый анекдот? – спросил я.

– Какой? – заранее хмыкнул Чарли.

– Дети – цветы жизни, но вырывать их надо с корнем… Сама Абби никогда бы на такое не решилась…

– Руди, – сказал он и задержал во рту уже отпитый виски, словно собирался нащупать языком упавший в бокал алмаз, – это была моя идея.

– Как это – твоя?!

– Я сделал то, что не решился сделать ты сам.

– Хочешь сказать, я бы струсил?

– Струсил! – выдохнул он. – Но ты не расстраивайся. Страх способен парализовать любого человека. Даже очень сильного.

– Эй, – хмыкнул я, – такое чувство, словно ты суешь мне под нос зеркало: а ну-ка полюбуйся, дружище! Ну и мерзкая же у тебя рожа!

Чарли задумчиво вздернул брови и посмотрел на виски в бокале.

– У меня не лучше.

Я взглянул на него сбоку: что это он несет? Но Чарли был как никогда серьезен.

– Знаешь, что нас так привязывало друг к другу?.. Мы оба позволяли себе то, чего никогда не разрешили бы никому другому. Ты говорил обо мне, и мне казалось, что это не ты, а я сам о себе говорю без прикрас, глядя в зеркало. А когда я – про тебя, то же самое думал ты.

– Так это же все равно, что стриптиз, – хмыкнул я.

– Если хочешь, – пожал плечами Чарли. – Одно дело, когда его делают за деньги, а другое – когда ради человека, которого любят.

– Что-то я не замечал ни в одном из нас обоих голубизны. На мужиков ни тебя, ни меня не тянуло.

Но Чарли пропустил мою остроту мимо ушей. Впрочем, она была не из лучших, которые могут прийти на ум. Он кинул на меня рассеянный взгляд и полез за сигарой.

– Приятели ценят друг в друге только достоинства. А друзья не боятся даже недостатков.

Мы посидели пару минут.

– И все-таки, знаешь, меня грызет тревога, – нарушил я молчание.

– Еще бы, – вздохнул Чарли. – Но если ты о деньгах, – когда бы они тебе ни понадобились, я – рядом. Только свистни…

– Да нет уж, Чарли! Обойдусь пенсионными от университета. Ты и так мне помог достаточно! И потом еще – это швейцарское наследство…

Домой я вернулся поздно. Абби куда-то ушла, наверное, к соседям. Я стал проверять, все ли уложено в чемоданы. Это заняло у меня минут двадцать. А когда кончил, сел смотреть телевизор. Абби вернулась через час и слегка навеселе. Я не поверил своим собственным глазам. На губах ее играла бесшабашная улыбка.

– Ну, Руди, – сказала она, – сбылась-таки твоя сокровенная мечта! Теперь ты сможешь трахаться сколько тебе влезет и с кем захочешь…

Я посмотрел на нее с удивлением.

– Ты что, набралась? – спросил я. – На тебя не похоже. Ты ведь такая трезвенница…

– А почему нет? – усмехнулась она. – Что, нельзя? Я ведь остаюсь соломенной вдовой…

Я ничего не ответил. Еще не хватало растрогаться и пожалеть ее.

– Руди, – вдруг услышал я и даже вначале подумал, что ослышался. – Ты не возражаешь, если мы займемся сегодня сексом? Надо же попрощаться по-человечески…

Я бросил на нее недоуменный взгляд, Ее, кажется, развезло.

– Если хочешь, – рассмеялся я. – Неужто святая сошла с иконы?

– Считай, что ты ее соблазнил, – улыбнулась она.

Зайдя в ванную, я не закрыл дверь. Внезапно я почувствовал, как она протискивается за моей спиной к унитазу.

– Не помешаю? – спросила она. – Хочу пописать…

Я прикрыл глаза.

– Нет…

Раздался тоненький, чуть позванивающий писк струйки о фаянс. Когда-то я говорил Абби, что моя мечта – чтобы она потеряла со мной всякий стыд. Что она не только не оскорбит меня, но наоборот – станет от этого еще ближе…

Абби не стала натягивать трусы, а сняла их совсем. Потом, чуть закусив губу и не сводя с меня взгляда, расстегнула и скинула платье.

– Открой воду и набери ванну, – сказала она мне. – Только погорячей.

Я заткнул ванну пробкой и пустил во всю силу струю пыхающей паром воды. Абби сняла лифчик, и груди ее тяжеловато упали на чуть подернутый голубыми прожилками живот.

– Ты не раздеваешься? – спросила она, приблизившись ко мне.

После аварии обоняние у меня обострилось. Я принюхался: Абби пахла чуть увядшими цветами и сахарницей, где слишком долго пролежал сахар.

Не ответив, я стал раздеваться. Абби уселась в ванне. Вода была горячей, и она, вздрогнув, ойкнула и закрыла глаза. Потом, чуть привыкнув к температуре, дотронулась рукой до моего паха.

– Дай-ка мне его! – сказала она. – Вот так…

Я зажмурился: ничего подобного в нашей жизни не происходило. Ощущение от ее прикосновения вдруг приподняло меня, как нахлынувшая волна. Я смотрел в ее потемневшие от совершаемого греха глаза, на изогнувшиеся губы, и от этого ее самопожертвования у меня защекотало в ноздрях.

– Тебе хорошо? – спросила она.

Я медленно кивнул.

– Жаль, что я не могла на это решиться раньше…

– Ты права, – сказал не я, а кто-то другой вместо меня.

Теперь пришла моя очередь. Она привстала, и я услышал то, чего не удостаивался никогда раньше: ее громкий и бесстыдный стон.

– Руди, – сказал она, – я перед тобой виновата. Прости меня, Руди…

Я молчал.

– Нет-нет, не думай, что я хочу, чтобы ты отменил свое решение! Просто это – вроде прозрения. Поверь, оно искреннее…

– Я тебе верю, – кивнул я.

– Так жаль, что этого не произошло раньше. Ведь наша жизнь могла бы сложиться совершенно иначе. Все – чувства, отношения, судьба… Порой я просто ненавижу свою сдержанность! – отрешенно созналась она. – Это не холодность. Результат воспитания, то, что в тебя вбивали с детства.

– Ты прозрела. Лучше поздно, чем никогда, – глупо откликнулся я.

– Нет, – покачала она головой, – всему свой срок. Через время перепрыгнуть нельзя.

Она посмотрела на меня сбоку, словно в ней все еще жила надежда, что я вдруг начну ее разубеждать, и тогда все наладится. Но я не подал вида, что понял ее намек. Да и если бы я решил не уезжать, это что, решило бы обрушившуюся на нас проблему? Страдания Абби были бы еще мучительней и дольше. Мой уход избавит ее от чудовищной участи. Видеть, как на глазах рушится такой привычный, такой ухоженный и, по сути, вымышленный мирок.

– Раньше я винила в наших отношениях Розу: ее капризы, легкомысленность, эгоизм. Ведь для нее театр продолжался и в жизни тоже. Но теперь я пришла к выводу, что еще больше виноваты мы с тобой…

– «Мы»? Ты, конечно, хочешь сказать, что я?

– И ты тоже, – кивнула она грустно. – Ведь ты ни разу меня не остановил. Разве я – не женщина?

– Что ты хочешь этим сказать? – выкатил я на нее глаза.

– Что ты всегда уступал… А мне ведь иногда так хотелось, чтобы ты рассвирепел, а я испуганно отступила…

Я откинулся на бортик ванны.

– Вот уж не знал, что в тебе спит мазохистка.

Она направила на себя струю душа и захлопала губами, как вытащенная на берег рыба.

– Это тайный грех каждой бабы. Вы, мужики, часто этого не понимаете, а мы, женщины, клятвенно уверяем себя, что женский мазохизм – мужская клевета.

Мне стало жаль ее. Я отвел в сторону рожок душа и погладил ее по мокрым волосам. А потом осторожно опустил руку и дотронулся до ее грудей. Они слегка отвисли и казались набухшими книзу.

– Как многого мы не знаем друг о друге, даже если живем рядом десятки лет, – сказал я, описывая пальцем медленные крути вокруг ее сосков.

– Руди, – попросила она. – Возьми меня еще раз. А потом еще, если захочешь…

Голос ее звучал отрывисто и отрешенно. Я прикоснулся языком к кончику ее уха, и она вздрогнула от этой ласки.

– Как хочешь и сколько хочешь, – угас ее шепот.

Я вытер ее полотенцем и повел к кровати. Когда-то ее тело было крепко сбитым и сильным. Теперь же я замечал мелкие погрешности времени и подсчитывал их про себя. «А помнишь, – говорил сам с собой, – вот этой складки сбоку не было! И этой припухлости тоже! Господи, как непривычно смотрится эта синенькая сеточка вен…»