Синдром Фауста - Данн Джоэль. Страница 4

У Чарли недюжинный актерский талант и обаяние. Где бы он ни находился, он всегда выделяется среди окружающих. Людей притягивает к нему прямо как магнитом. Я почти не сомневаюсь, что причиной тому – легкая аура порочности. Почему он стал врачом, а не начал сниматься в кино, было и останется для меня непостижимой загадкой.

Внезапно к Чарли обратилась жена конгрессмена из Вашингтона – энергичная молодящаяся дама с дорогим колье на декольтированной груди. Вопроса ее я не расслышала, но ответ Чарли не оставил сомнений. Он даже повысил голос. Мне показалось, он дразнит меня.

– По матери Руди – Рудольф Гринштейн. Она была танцовщицей в знаменитом бухарестском кабаре…

Как среагировала собеседница Чарли, я не услышала и продолжала с напряжением вслушиваться. Чарли заметил это и лукаво мне улыбнулся:

– А по отцу… а по отцу он – не просто аристократ, а отпрыск королевских кровей… Его папашей был принц Гогенцоллерн…

Разговор этот привлек внимание и самого конгрессмена, скучающего старика с цветной бабочкой под строгим, черного цвета токсидо. [2]

– Она еще жива? – с любопытством спросил он.

Почему-то все, что связано с монархией и дворами, вызывает у публики острейшее любопытство.

Чарли явно забавлялся тем, что оказался в центре внимания. Послав мне озорной взгляд, он незаметно подмигнул и продолжил:

– Нет, Роза Гринштейн умерла неделю назад. Ей так и не привелось примириться с эпохой. Ведь в ее времена короли не были опереточными, а феминизм – религией. Мужья дарили женам обручальные кольца, а любовницам – сердце и честь.

Я не выдержала:

– Чарли, я и не знала, что ты так любишь сплетничать.

Он ухмыльнулся и достал сигару, но, глядя на дам, зажигать ее не стал, а только помял в руках.

– Абби не любит сословных предрассудков. Она – активная республиканка.

Рядом захихикали. Тарелки потихоньку пустели, разговоры становились рассеянней. Каждый был занят соседом или самим собой.

Кто-то из коллег Руди подошел к стоявшему в углу роялю и открыл крышку. Пальцы стали не очень громко наигрывать мелодию из Гершвина. Руди внезапно встрепенулся и исчез в спальне.

Я почувствовала недоброе. Через пару минут он появился снова с кларнетом в руках. Сделав большие глаза, Руди с выражением хитрого торжества на лице принялся осторожно аккомпанировать. При этом он сгибался, подмигивал, строил гримасы и манипулировал кларнетом так, словно в руках у него была женщина, а он вел ее в эротическом танце.

Этого нельзя было допустить. Я улыбнулась и, слегка пританцовывая, приблизилась к нему. Руди понял, что я хочу его остановить, стал уклоняться и отскакивал из стороны в сторону, как заправский клоун. Кларнет в его руках делал озорные пируэты, а звук все больше отдавал глумлением. Я не выдержала:

– Милый, – сказала я, – ну хватит, хватит дурачиться! Ты ведь профессор музыкологии, а не уличный музыкант…

Гости понимающе переглядывались и улыбались. Но тут откуда ни возьмись возник Чарли.

– Да дай же ему расслабиться, Абби! Иначе он ведь и вовсе скиснет…

Кларнет пел. Мелодия была то томительной, то искрометной. Послышались снисходительные аплодисменты.

Следуя своему имиджу, Чарли уже переключился на другую даму. Особых усилий это от него не потребовало. Крашеная блондинка в элегантном костюме через стул от него буквально таяла от удовольствия. Чуть скалясь от распиравшего его смеха, Чарли положил так и не раскуренную сигару обратно в карман.

– Парадокс, но в душе у Руди тевтон мирно уживается с цыганом, а румын – с евреем.

Это было уже слишком! Он явно дразнил меня.

– Как Селеста, Чарли? – спросила я с намеком.

Как и следовало ожидать, он появился на дне рождения один. Кто она для него – эта дамочка? Помощница? Экономка? Любовница? Уже само ее имя явно ассоциировалось с чем-то ветреным и ненадежным. Креолы, Южная Америка…

Чарли озорно приподнял брови и изобразил потрясающую улыбку черного Казановы.

– О’кей, она передает тебе свой привет и извиняется, что ты ее не позвала!

Это было уже наглостью: сама Селеста никогда бы не позволила себе ничего подобного.

К нашей пикировке прислушивалась старуха с диадемой на пышной седине. Вдова одного из богатейших спонсоров университета, она, несмотря на почтенный возраст, все еще сохраняла остатки былой красоты.

– Что вы, что вы! Руди выглядит вполне респектабельно. Настоящий европеец. Только немного шаловливый, – заметила она запоздало и невпопад.

– Уж не американец, точно! – прыснул Чарли.

Он явно работал на меня.

– Было время, – разошелся он совсем, – когда его генетический коктейль стукнул в голову не одной американской барышне.

Между тем звуки мелодии становились все более и более напряженными, даже горькими. Это был плач, мольба, стон, какое-то отчаянное раскаянье. Гости аплодировали.

Не глядя на меня, Руди подошел к столу и опрокинул в себя приличную порцию виски. Все мои усилия пошли прахом. Он напился и еле держался на ногах.

Когда гости начали уходить, он со всеми лез целоваться. Внезапно ему в глаза бросилась пластиковая коробочка с мясными остатками для собаки. Он бросился за дверь. Я слышала, как он кричал в темноту:

– Подарок для собачки! Кто-то забыл подарок для собачки!

Руди выскочил на улицу, а через минуту раздался резкий скрип тормозов. Еще мгновение, и мотор снова взревел на полную мощность. Я провожала последнюю пару и вдруг услышала вначале неясный, но, чем дальше, тем более четкий и омерзительный звук. От него бешено колотилось сердце и немели руки. Меня приморозило к месту. В непостижимо малую долю секунды я вдруг осознала: ну да, это визг! Прерывистый и протяжный женский визг!

Я кинулась к двери и зацепила скатерть, с которой еще не успели убрать посуду. Бокалы зазвенели стеклянными слезами. Вилки и ножи ответили джазовым аккомпанементом. Ужас сковывал каждый шаг, в глазах проносились рваные куски галлюцинаций. Все напоминало какой-то безумный монтаж страхов и раскаяния. В такие моменты человек начинает думать о Боге или о роке. Молясь в душе, он самым искренним образом сожалеет о содеянном, хотя не всегда знает, в чем, собственно, виноват. О, если бы можно было вернуть назад одно только, одно-единственное, но так все исковеркавшее мгновение?!

Могла ли я представить себе, что такое станет возможным?

Дверца машины, стоявшей на противоположной стороне улицы, была открыта. Одна нога Мери, жены ректора, в ее безвкусном бордовом платье, опиралась о тротуар, другая оставалась в кабине. Чуть в стороне, неуклюже застыв, полусогнувшись, стояли ее муж и еще двое беспомощно замерших гостей. Один из них ошалело тыкал пальцем в сотовый телефон. И только еще через осколок мгновения я увидела Руди. Он лежал на мостовой так неудобно изогнувшись, что я всхлипнула. По-видимому, до сознания еще не дошло, что случилось.

Мери плакала, мужчины переминались с ноги на ногу. Кто-то из них все же вызывал амбуланс.

– Вы запомнили номер? – ошарашенно спросил ректор.

Ему не ответили…

Накачивая воздух ужасом, заголосила полицейская сирена.

– Как он выглядел?.. На какой скорости?! – выскакивая наружу, спросил толстый одышливый сержант.

– Полугрузовичок… Несся как сумасшедший…

– Какого цвета? Кто был за рулем? – присоединился к сержанту его коллега помоложе.

– Бежевого… По-моему, молодой негр…

Я не видела и не слышала, кто им отвечал. Опустившись на колени, я приподняла голову Руди. По его виску, как красная ящерица, осторожно ползла струйка крови. На правый глаз наплыл гигантский синяк. Поза у Руди была такая неуклюжая, что я, как идиотка, поправила его руку и стала гладить по волосам. На своих пальцах – как странно: в такой момент! – я ощутила легкий налет жира: Руди всегда мазал шевелюру каким-то гелем.

Мне показалось, амбуланса не было целый час. Потом, когда он подъехал, санитары торопливо засновали вокруг и довольно скоро положили Руди на носилки.