Сонник Инверсанта - Щупов Андрей Олегович. Страница 6

– Ну, так что? Будем считать, что совет принят к сведению? – губы крепыша чуть скривились. Не отвечая ему, я развернулся и торопливо зашагал в направлении вокзала.

– Помните о предупреждении, Петр Васильевич! – крикнул мне в спину мужчина. – Второй раз нам лучше не встречаться…

Глава 4 Утро наизнанку…

Поезд катил весело и шустро, с азартом набивая синяки на стыках, громыхая, словно огромный рюкзак с кастрюлями на спине горбатой путешественницы Земли. Я лежал на полке плацкартного вагона и недоуменно внимал бормотанию поездного радио.

– …Хвалабада танцевала на поясе бьянку. Поэль тырил и тырил мастругу… Теперь же ну-ка маленький церта усочек…

Заиграла пышная, полная медного звона музыка. Что-то из классики, но классики мне абсолютно неведомой. Более того, мелодия очень напоминала бессмыслицу диктора. Ноты кружили в воздухе горелыми перышками, щекоча слух своей особой необычностью. То есть ноты были, конечно же, обычными, как обычны деревянные фигурки на шахматной доске, вот только расставлены они были более чем странно – и столь же странные совершали пируэты.

Сказать по правде, никогда в жизни я не был большим знатоком в области скрипичных ключей, но до некоторых пор все-таки верил тем, кто утверждал, что большинство мелодий так или иначе строится по сходным законам. Семь нот плюс пять полутонов задают необходимое для человеческого уха частотное разбиение. Но главное – это, конечно же, конструкция. В музыке все строилось как в архитектуре: начиная с фундамента и заканчивая шпилем, убегающим в бездонную высь. Роллинг Стоунз брали публику сексуальной энергетикой, Биттлз – мелодичностью, Шаляпин – мощью и редкостным тембром. Даже музыка Шнитке мало напоминала хаос. Во всех композициях одна нота стыковалась с другой – все равно как кирпичик с кирпичиком, и каждую следующую фразу можно было угадать, мысленно продолжив и доиграв. Здесь же наблюдался совершеннейший абсурд. То, что я сейчас слышал, безусловно, являлось музыкой, но КАК она игралась, на чем и по каким правилам, было совершенно неясно. Единственное, что я мог вычленить, это ударник, – все прочее сливалось в шумливую реку, бурлило на перекатах и каменных порогах, не давая ни единого шанса определить звуковой источник. Вывод напрашивался простейший: то ли человек, сочинивший концерт, был гением, то ли я еще толком не проснулся.

Гулко и завершающе пророкотали барабаны, оркестр смолк, и в упруго изогнувшейся тишине вновь залопотал обкурившийся конопли диктор:

– Бьянки часть отзвучала. Ну, а нате-ка теперь другая новость!…

Чертыхнувшись, я оторвал голову от влажной наволочки, трижды сморгнул и напряженно вслушался. Действительно я ехал в поезде, и действительно работало радио.

– …Визирь Тюнурского района на ответственно и публично заявил, что тама имела место как быть провокация. Добавимо, что тама были все к тому условия, и апаши Ванессии правомерно завихрились напролом. В свете того-оного командарм закруга лично призвал к смыслопорядку и убедительно просил население сно-спать дабы не сеять всячины…

Рука моя сама собой потянулась к рукоятке поездного радио, чуть повернула верньер против часовой стрелки. Дикторское бормотание сошло на нет, зато немедленно проявились голоса спорящих внизу:

– …Ага, и нос за носом туда же! Чего ты мне идет-то?

– Так ведь вона когда зима! Ты ковыряй да не там! Это ж нама не полено рубить.

– Брось-ка на-ка! У них, у президентов да визирей, сплошь тумана на полках. И всегда лилось так – одна куралесина за другой.

– Уж не-а, не-а… Зачем на так-то? Я, на-ко, думать, что последнему долго еще кружить-петь. Он же из выхлей! Опять же дворянство в полку. И лысый вона как…

Я скрежетнул зубами. Выхли?… Это еще что за звери такие?…

– Он-то ведь да, так ведь нет! Ты другое, на-ко, прикинь. Он же маленький, ровно кукла!

– Сам ты рог в рот кукла! Мысль-то хоть раз заглядывай!

– Тишее, давайте, тишее…

Словно бомба взорвалась у меня под черепом. Я враз вскипел. Рывком сел, свесил ноги вниз и, пальцами свирепо помассировал виски. Увы, бред по-прежнему не унимался, – более того, он раскручивался по диалектической спирали. Теперь говорили не только соседи, гомонил и бубнил весь вагон, как это и бывает в пробудившемся по утру плацкартнике.

Неведомо откуда появилось четкое ощущение, что все вокруг напрочь пьяные. А что? Вполне возможно. Скажем, подъехали ночью к воинской части и подцепили целый вагон дембелей. А как сели, так и принялись отмечать. Свободу, равенство, братство. К утру дошли до кондиции, до Туманности Андромеды и полного равноправия…

Осмотрев сложенные на сетчатой полке вещи, я нашел любимую командировочную флягу и, спрыгнув в проход, неловко втиснул ступни в тряпичные шлепанцы. Настороженно косясь по сторонам, двинулся к «титану».

Увы, дембелей в вагоне не наблюдалось. Обычный простецкий народишко – бабули с дедулями, грибники с корзинами, объемные тетки с не менее объемными баулами. Между тем, разговор шел прежний – на цыгано-китайском наречии. Пахло, кстати, вполне обыденно – чесночной колбасой, соленой махрой, селедкой и сыром. Впрочем, «сыр» стоял под вопросом. Либо сыр, либо мужские носки – как говорится, выбор для оптимистов и пессимистов…

– Этако и я однажды шмальнул – на раз, на-ко! И сходу поцеловал в тыкву.

– Ты радуйся да не забывай. Поцеловал он, на-ко!

– Да не-же, точно запопал. В самую дынную тыковку!

Я поднял глаза и вздрогнул. На верхней полке, болтая босыми ногами, сидела парочка солдатиков. Явно не дембелей, но и далеко не гражданских лиц. Зеленоватые гимнастерки были изношены до полной бесцветности, узенькие погоны кое-как лепились к костистым плечикам. Тут же рядом красовалась расцвеченная деревенскими узорами гармонь, примерно на ладонь с полки выпирал основательно побитый винтовочный приклад. Солдатики лузгали семечки, свободно поплевывали шелухой в проход и продолжали болтать. При этом никто косо на них не смотрел, а на семечную шелуху даже не думали обижаться. Здесь, в этом вагоне, солдатики были явно СВОИМИ.

Чувствуя, что из жара меня кидает в холод, я заторможенно переступил ногами и вновь задержался. На скамье дремал матросик – хрестоматийный корсар океанских просторов. Богатырский храп мог запросто внушать страх наравне с завистью, одеяние же парня представляло собой морскую классику – брюки клеш, черный, распахнутый на полосатой груди бушлат, ремень с массивной бляхой, у пояса – деревянная кобура с маузером. Пулеметных лент, по счастью, не наблюдалось, хотя и маузера было вполне достаточно.

Я судорожно втянул в себя воздух и попытался ухватиться за последнюю соломинку. Ну да! Конечно же, это артисты! Труппа, массовка – все разом. Отправились куда-нибудь на съемки, а по пути решили поразвлечься – рольки порепетировать, в образ вжиться. И не подумали, собаки такие, что кому-то подобное перевоплощение может выйти боком…

Теперь я шагал вперед, не оглядываясь. Где-то в животе зябко подрагивало, хотелось ущипнуть себя – да так, чтобы одним махом освободиться от липкого наваждения, проснуться окончательно и бесповоротно. Где-то я читал, что действительно бывают такие сны – многоэтажные, слоистые. Вроде как просыпаешься, а на самом деле – нет. Делаешь усилие, снова просыпаешься – и опять не наяву. Просто выныриваешь из одного слоя и попадаешь в другой, бродишь по собственному сознанию, как бездомный щенок. Пожалуй, только крепкий щипок и может выручить. Или прижатая к раскаленному титану ладонь…

Украдкой я дернул себя за палец, сердито прикусил губу. И не проснулся. Эшелон продолжал катить по рельсовой колее, народ сидел и лежал на полках, болтал и трапезничал. Справа и слева с аппетитом чавкали, шуршали бумагой и энергично работали челюстями. По заведенной издавна традиции пассажиры глодали в дороге жареных куриц, резали кружочками колбасу, били о столики сваренные вкрутую яички, макали помидоры с огурцами в соль. В дороге положено было есть, и люди ели.