Путешествия по Европе - Брайсон Билл. Страница 22

Но, видимо, обкурившийся паренек был для них в тот вечер самой большой проблемой. Датчане вообще до абсурда законопослушны. Самое страшное преступление в стране — это кража велосипеда. В 1982 году, по данным, которые попали мне в руки, в Копенгагене произошло шесть убийств — по сравнению с 205 в Амстердаме, равном ему по населению, и 1688 в Нью-Йорке. Это настолько безопасный город, что королева Маргарет, как обычная горожанка, каждое утро ходит пешком из дворца Амалиенборг в магазин покупать цветы и овощи. Я спросил одного датчанина, кто ее охраняет во время таких прогулок. Он посмотрел на меня как на дебила и ответил: «Мы все», что показалось мне очаровательным.

Полицейские помогли подростку подняться и повели к патрульной машине. Я почти непроизвольно последовал за ними. Не знаю, что меня так заинтересовало — наверное, я просто никогда не видел столь вежливой полиции. Возле машины я спросил по-английски у женщины-полицейской:

— Извините, что вы сделаете с этим мальчиком?

— Отвезем домой, — сказала она просто. Потом приподняла брови и добавила: — Мне кажется, ему нужно поспать.

Я был поражен. Мне сразу вспомнилось, как однажды я был остановлен полицией в Америке, поставлен у стены с раздвинутыми руками и ногами и обыскан на предмет оружия. После этого меня доставили в полицейский участок и поставили на учет за неоплаченный парковочный талон. Мне тогда было около семнадцати. Бог знает, что бы они сделали, если бы нашли меня в наркотическом ступоре на городской скамье. Думаю, что сейчас я как раз вышел бы из тюрьмы.

— У него будут неприятности? — спросил я.

— Думаю, будут, — ответила она, — с его отцом. Но не с нами. Мы все бываем молодыми и глупыми, знаете ли. Спокойной ночи. Желаю хорошо провести время в Копенгагене.

— Спокойной ночи, — ответил я и с глубочайшим восхищением долго смотрел им вслед.

Утром мне захотелось походить по музеям. В Копенгагене есть превосходные музеи, которыми часто пренебрегают сами датчане. У некоторых европейских музеев замечательные сокровища, но хранятся в скучных зданиях, а в других, наоборот — скучные экспонаты, но отличные помещения. В копенгагенских музеях и то, и другое отлично. А еще там полно дремлющих стариков — так вот куда они их девают!

После этого я в приподнятом настроении совершил долгую прогулку через парк, полный загорающих топ-лесс блондинок, методично переходя от одной к другой и спрашивая, не помочь ли им натереться лосьоном для загара. На самом деле к этому времени (было четыре часа пополудни) все секретарши в Копенгагене попрятались в свои офисы, и их красивые груди были скрыты от глаз, по крайней мере, до следующего дня. Так что мои гнусные предложения были воображаемыми.

Вечером я отправился погулять в городской район порта — он был на редкость скучным. Я дошел до статуи Русалочки, сидящей одиноко, но очень изящно, на скале на краю гавани, а затем обошел ближайший парк, прежде чем, наконец, остановился для легкого ужина в кафе-бистро на Стокгольмгаде.

Не слишком вкусную еду компенсировали хорошее пиво и отличное обслуживание, что особенно удивляло, поскольку я был единственным посетителем. Стоило только взглянуть на официантку и улыбнуться, как мне сразу же подавали свежее пиво. Через некоторое время уже не надо было и глядеть — новая бутылка, словно по волшебству, появлялась передо мной в тот же момент, когда выливалась последняя капля из старой. Этим бистро мне понравилось.

Так я просидел два часа, просматривая оставленные кем-то датские газеты, пытаясь понять из массы незнакомых слов, не вывалилась ли Маргарет Тэтчер на ходу из машины и не началась ли Ш мировая война.

В конце концов я встал, оплатил огромный счет и, слегка покачиваясь, побрел в ночь. До отеля было довольно далеко, и я, чтобы не устать, часто останавливался в местах, приветливо предлагавших пиво, которых в Копенгагене предостаточно. Так я и провел вечер, одиноко сидя в разных пабах, поглощая безмерно много пива, улыбаясь бессмысленной улыбкой незнакомым людям и стряхивая пепел на рубашку. Около часа ночи, когда я выделывал кренделя по Строгет, с трудом сдерживаясь, чтобы не разразиться песней, мне попался ирландец, который выписывал по улице такие же зигзаги мне навстречу и осыпал всех проходящих самым отборным матом.

«Вы, пиздюки ебаные!» — кричал он интеллигентной парочке, которая немедленно ускорила шаг. «Ты гондон. Говно датское!» — сообщал он молодому человеку, который поспешил опустить глаза и пройти мимо.

Странно, что этот ирландец был одет в щегольской серый костюм. Он выглядел преуспевающим бизнесменом. Бог знает, что творилось в его безмозглой голове. Он заметил меня, но, как будто признав во мне такого же пьяницу, великодушно пропустил взмахом руки и немедленно набросился на очередного прохожего. «А ты вонючая жопа, старый тупой мудак!» — сказал он крайне удивленному мужчине средних лет и добавил таинственно: «Могу спорить, ты остановился в охуенно шикарном отеле!»

Я стоял, скрестив руки, и наблюдал, как ирландец продолжал путь по улице, кроя матом теперь уже здания, за неимением прохожих, прежде чем внезапно, словно его дернули за веревочку, свернул за угол и исчез в переулке.

Я проснулся утром, чувствуя себя так, словно мою голову на всю ночь засунули в центрифугу. Было без четверти десять. В половине одиннадцатого я собирался сесть на поезд в Швецию, а до этого должен был еще сложить вещи и выписаться из отеля. Я отправился в ванную, чтобы проделать обычные процедуры и издать пару тихих предсмертных стонов, а затем как сумасшедший заметался по комнате, засовывая вещи куда попало. К тому времени, как все пожитки были собраны, я уже нуждался в кофе не меньше, чем вице-президент Дан Куэйл в тесте на умственную отсталость.

У окошка администратора я оказался позади двадцати семи итальянских туристов, которые по итальянскому национальному обычаю выписывались из отеля все разом. Это мало способствовало улучшению моего настроения. Наконец итальянцы ушли, двигаясь по вестибюлю, как сиамские близнецы, и последнее, что я увидел — как они пытались одновременно пройти через вращающуюся дверь. Отдав ключ молодой женщине, я подождал, пока компьютер пожужжав минуту, резко выплюнул несколько футов бумаги с пробитыми по краям дырками. Самый бледный листочек был подан мне для инспектирования.

Я с удивлением обнаружил, что в счете содержалась плата за телефонные разговоры. Накануне вечером — теперь казалось, что давным-давно, — я пытался позвонить домой, но услышал только какие-то датские слова — то ли о том, что международные линии заняты, то ли что я набрал неверный номер, то ли чтобы я шел к едрене матери. В любом случае после трех попыток я сдался. Потому и был поражен, когда увидел, что с меня хотят взять плату за три звонка. Я объяснил девушке ситуацию.

— Правильно, — сказала она. — Вы должны оплатить любые телефонные звонки, независимо от того, соединили вас или нет.

— Но это абсурд.

Она пожала плечами, словно говоря: может, так, а может, и нет.

— Вы говорите, — медленно сказал я, едва сдерживая гнев, — что я должен платить за телефонные звонки, которые не делал?

— Именно так.

— Я не пользовался вторым одеялом, которое лежит в шкафу. За него я тоже должен платить?

Она смотрела мне прямо в глаза, явно не понимая, что перед ней человек, который может в любой момент впасть в безумие.

— Я не пользовался шапочкой для душа, — продолжал я. — За нее мне тоже надо что-нибудь дать? Я не пользовался одним из кусков мыла и прессом для брюк. Это, наверное, будет стоить мне целое состояние?

Девушка спокойно смотрела на меня. Она явно выдерживала подобные бури и раньше.

— Мне жаль, что вы находите эти маленькие суммы чрезмерными, но это нормальная практика в Копенгагене.

— Я думаю, ваша практика — дерьмо, — рявкнул я, но тут вдруг уловил в зеркале отражение безумного человека с всклокоченными волосами, красным лицом, трясущимися руками — и узнал себя. Я отдал ей свою кредитную карточку, нацарапал подпись на счете и удалился с высокомерным видом, жалея только о том, что у меня не было плаща, чтобы перекинуть его через плечо, и трости с набалдашником слоновой кости, чтобы разогнать швейцаров.