Орден куртуазных маньеристов (Сборник) - Степанцов Вадим Юрьевич. Страница 113
* * *
Под серым небом мир двуцветен -
Шел снег, уже в полете тая;
Пусть цвет в вещах и незаметен -
Он только спит, не умирая.
И, словно поросль над трясиной,
Над хлипкой хлюпающей грязью,
Мир разобщен, - но он единой
Глубинной обладает связью.
Неслышно космос многоокий
Всю ночь порядок мира правит
И храм торжественно-высокий
К утру для холода восставит.
И не страшит неисполненье
Людских назойливых желаний
При торжестве объединенья
Пространства, красок и сияний.
* * *
Немало весит миллион,
Но отлетает легче пуха.
Пускай я буду разорен -
Я не утрачу силы духа.
Я не из тех, кто в страхе ждет
Судьбы жестокую превратность,
Ведь никуда не пропадет
Дарованная Богом знатность.
Мной правит мой веселый нрав,
Раскаянием я не маюсь.
Мне говорят: <Уймитесь, граф>,
Однако я не унимаюсь.
И деньги мы ужо вернем,
На мой-то век их, верно, хватит:
Уже за то, что мы живем,
Таким, как я, немало платят.
* * *
По переулкам выстрел разнесется,
Переплетаясь с возгласами: <Стой!>,
Ударит в бок - и вскоре бок нальется
Пульсирующей, тяжкой полнотой.
И оплетет испуганное тело
Кровавых струек липкая тесьма,
И я туда метнусь из-под обстрела,
Где громоздятся темные дома.
В подвале рухну хаотично на пол
И буду ждать, удерживая стон,
Чтоб где-то в трубах снова шов закапал,
Чтоб возродился комариный звон.
Вновь тишина. Вверху прошла облава -
И тут же снова ощущаю я,
Как нестерпимо воспаленья лава
Сдавила раны чуткие края.
Покрыт подвальной отсыревшей пылью,
Я так и сяк ложусь и привстаю,
Но боль растет, и жалкий всхлип бессилья
Я в безучастном мраке издаю.
Кто чванится общественною ролью -
Взгляните: в жалком логове моем
Я - сгусток жизни, борющийся с болью,
Забывший, кроме боли, обо всем.
Все убежденья с мозга опадают
Ненужной, невесомой шелухой,
Когда на рану боль упорно давит
И сохнут слезы в темени глухой.
Когда же боль навалится на сердце -
Разинется в последнем страхе рот,
И не почую я, как взвизгнет дверца,
Как кто-то свет в глаза мои упрет.
Лишь Бог забытый вынудит агентов,
Мой труп нашедших, вспоминать потом
Звон комариный, запах экскрементов
И капель равнодушный метроном.
* * *
Когда запнется топот башмаков,
Толкующих о тяготах пути,
Когда гряда далеких облаков
Начнет в глазах безудержно расти,
И судорожный воздуха глоток
До сердца не удастся донести -
Тогда вдруг сердце стиснется в комок,
Держа любовь, как денежку в горсти.
Тогда я поднимусь на косогор
Над той дорогой, по которой шел,
И лягу там, и кровь вольется в хор
Иссохших трав, кузнечиков и пчел.
Ты освежала лоб мой на жаре
И всем скитаньям придавала суть,
Но здесь, в полынном пыльном серебре,
В урочный час пресекся трудный путь.
<Вернейшее из всех людских сердец,
Пора, - скажу, - судьбе не прекословь!>
И сердце разожмется наконец
И прямо в небо выпустит любовь.
* * *
Раскаты зловеще-гулки -
Нарушив ночной покой,
В Лиховом переулке
Лихо стучит клюкой.
Исчезло счастье, оставив
Одну похмельную дрожь.
Скажи, переулок Даев,
Что же ты мне даешь?
Брести неровной походкой
И в окнах, словно завет,
Лампы семейной кроткой
Видеть медовый свет.
Счастье так близко где-то
Наполнило мирный быт,
Только язык завета
Начисто мной забыт.
По Лукову переулку,
Напрягшемуся, как лук,
Шаги раздаются гулко,
И это - сиротства звук.
Опять выводит прогулка,
И это - мрачный намек,
К Последнему переулку,
Который так недалек.