Орден куртуазных маньеристов (Сборник) - Степанцов Вадим Юрьевич. Страница 142
* * *
Не надейтесь, друзья, я уже не простак,
Я наказан уже за мою доброту.
Ваши темные души мне ведомы так,
Что вся жизнь – словно вкус перегара во рту.
Не надейтесь, что я хоть на пару минут
Ради вас пожелаю себя утруждать.
Вас научит уму благодетельный кнут,
А в России кнута не приходится ждать.
Я-то слаб. Я одной только злобой богат.
За меня рассчитается некто Другой.
Заметавшись и свистнув, как вспугнутый гад,
Кнут всем телом прилепится к коже тугой.
Белым магнием в черепе боль полыхнет,
Чугуном затечет полоса на спине,
А Другой кнутовище опять отмахнет –
В воздаянье за зло, причиненное мне.
Страшно думать, что боль не имеет конца,
Но мольбы словно выжгутся белым огнем.
Тот, Другой, не имеет ни чувств, ни лица,
Но он весь – за меня. И довольно о нем.
* * *
Я руки сложа сидел не затем,
Чтоб глупости слушать из ваших уст.
Случилось так, что не было тем
И мир оказался прискорбно пуст.
Но это ведь дело только мое,
Здесь надо спокойно пережидать,
А вы напали, словно зверье,
Словно решив передышки не дать.
Мне даже совестно повторять,
Какую чушь вы твердили мне.
Слова пустились в мозгу шнырять,
А мысли спрятались в глубине.
И я взирал, пониманья чужд,
Томимый слабостью головной,
На длинный реестр всевозможных нужд,
Что вы развернули передо мной.
Нелепая мысль – избегнуть обуз,
Каждый по жизни с грузом идет,
Но есть человеку приличный груз,
А вещи возит тягловый скот.
Скажите, как же я до сих пор
Прекрасно жил без ваших тревог?
Послужит ответом на ваш укор
Единственно мой протяжный зевок.
Но, видя мирную внешность мою,
Не вздумайте дальше шутить со мной,
Не то взъярюсь и на вас наплюю,
И ядовитой весьма слюной.
* * *
Я наблюдаю из окна:
Шероховата,
Крадется к дому белизна
От небоската.
Я вижу лиры, веера,
Сосудов сетки –
Под снегом гнутые, как бра,
Нагие ветки.
И оседающий во двор
К стопам природы
Перенасыщенный раствор
Морозной соды.
Капель почти заглушена,
И внемлют зданья,
Как набухает тишина
Похолоданья.
Усугубляют глушь дымы
И испаренья.
Темнеет тихо, словно мы
Теряем зренье.
И взгляд сливается с зимой,
С ее пустыней,
С беззвучно дышащей каймой
Вдоль черт и линий.
* * *
Всех капель, оцепивших двор,
Напильником касался день,
И чурки расшибал топор,
Как городошную мишень.
Пила упрямая пила,
Волнуясь, как стальной платок,
Крутую толщину ствола,
И булькал выгиб, как глоток.
Петух ронял мазки белил,
Как тюбик, тиская нутро,
А сам петух палитрой был,
Поставленною на ребро.
И крыша резала коньком,
Как бы алмазом, гладь небес,
И радость золотым мешком
Валилась к нам через разрез.
С лучами путалось пшено
И в лужах солнца шло на дно,
Но, как машинка для шитья,
Включались куры заодно.
Свинья, покинувшая хлев,
Глядела как бы сквозь стекло,
Как счастье, словно ошалев,
К нам беспричинно в руки шло.
* * *
Жизнь будничная не пьянит,
День тянется, излишне долог,
И опьяняет только вид
Застывших стройно книжных полок.
Успев страстями отболеть,
Душа становится капризней,
И срок приходит нам хмелеть
От чтения, а не от жизни.
Так дружелюбны тишина
И надписей мерцанье в келье!
Восторг от книжного вина
Не превращается в похмелье.
Настаивается оно
В тиши, под нежной книжной пылью –
Вино религии, вино
Опасности, вино насилья.
Вселенский хмель водил пером
Писак, сложивших эти сказки
О тех, кто в чане мировом
Был частью Божией закваски,
О тех, кто хмель в себе пронес,
За кем неслись вражда и схватка,
Через кого шутил хаос
Над трезвостью миропорядка.
Так помолитесь, господа,
Коль сами опьянеть не в силах,
За тех, кто чувствовал всегда
Хмель, обращающийся в жилах.