Привет с того света - Щупов Андрей Олегович. Страница 26

Им не повезло. Уже через три дня после неудачной «обкатки» парусника в булонский лагерь прибыл сам император. Наполеон был настроен решительно, желая лично руководить броском через Ла-Манш. Несколько минут он уделил и верфи. Парусник, лишенный главной мачты, не произвел на него впечатления. Ткнув стеком в дощатый борт, император произнес: — Пятьдесят гренадеров — вот и все возможности этой посудины. — Зато ее не догонит ни один английский фрегат! — горячо возразил Штольц. Юн стоял среди рабочих верфи, все такой же грязный и потный, обнаженный по пояс, мускулистым своим торсом поневоле привлекая к себе всеобщее внимание. Но и Штольца император тотчас поставил на место, бросив через плечо сопровождающему его адмиралу: — А этому красавцу место в гвардии. Какого черта он делает здесь?.. На этом они и расстались. Императора не интересовали нюансы, голова его была занята предстоящей десантной операцией, равной которой история еще не знала. Более тридцати тысяч войск должны были переправиться к Дувру и, выбив англичан из прибрежных бастионов, закрепиться на занятом плацдарме. Вторая часть военной операции включала в себя подход основных сил армии и стремительный бросок к Лондону, к Саутгемптону, с захватом всех попутных морских баз. С покорением столицы и морского побережья война, по мнению Наполеона, должна была закончиться. Флот без баз, без поддержки берега долго не протянет, а захват столицы равнозначен сокрушительному удару в голову. В дальнейшем с Британией будет покончено в течение нескольких недель…

Из голубого экран сделался серым. Помешкав, Макс ткнул в клавишу, перекрасив серое в зеленый. Монохромность утомляла. И не столько глаза, сколько мозг. Еще пара нажатий, и на экране высветился текст. Все тот же размашистый, с сильным наклоном почерк, узкие, похожие на китайский рис буквы. И не лень было писать человеку! Это в век-то всеобщей компьютеризации!.. «И опять потянуло ругать! А как иначе? Вот, например, цитатка… «Все, что не обусловливается нашей жизнью, вредит ей: вредна добродетель… Долг, благое в себе, благое безличное — все химеры, химеры…» До чего все-таки плоский этот господин Ницше! Умный и плоский! Весь мир — великая хи-мериада! О каких же химерах он, черт побери, рассуждает? Мы не вовне, мы — внутри ЭТОГО, и все великое с невеликим — тоже здесь, рядом с нами. Внутри химериады химер уже нет, ибо они — живая реальность. Бедный Ницше жил в глубине моря и рассуждал о категориях сухого и мокрого…» Макс, крякнув, помассировал ладонями виски, ущипнул себя за щеку и несколько взбодрился. Поломка мачты — раз, трещины в правом пиллерсе — два. Вот это уж точно не химеры — самые реальные неприятности, головная боль и все прочее. Предстояли дни ремонта и дни размышлений о том, что же все-таки реально следовало противопоставить стальным мачтам и чем в конечном счете придется поступиться: скоростью, водоизмещением или остойчивостью? Пока же поиском подходящего дерева ис подходящих снастей озадачили управляющего верфью. Визит Наполеона не прошел бесследно. Так или иначе, но интерес к странному суденышку император проявил, а это уже кое-что да значит. Довольство же или недовольство первого лица страны также можно было истолковать в выгодном смысле. Отныне им помогали с большим рвением, а на мускулатуру капрала прибегало поглазеть большее число зевак. Отвлекая себя от мрачного, Макс сидел у компьютера, тупо взирая на экран, листая нескончаемые блокноты Матвея Гершвина, вызывая из памяти страницу за страницей, пытаясь извлечь из хаоса заметок что-либо новое, подсказывающее то направление, которое могли бы избрать террористы, отчаливая от берегов Франции.». Мы все делимся на два лагеря. Да, черт побери, всего лишь на два! Одни мечтают стать героями, другие ими становятся. Вот и все, господа философы! И не надо фрейдо-юнговских уловок с их непревзойденной пестротой психотипов. Главное я назвал. В любом первенстве — своя доля героизма, отсюда — желание первенствовать. А желание героизма по отношению к женщине и есть то самое либидо. Я хочу, я страстно желаю стать героем во всем том, до чего способна долететь моя фантазия, до чего достает мой уровень культуры. Примитив не умеет подняться выше секса и бузотерства, умных и одаренных тянет выше — повелевать, манипулировать, творить, наконец, — и не столько собственными руками, сколько собственным разумом и сердцем. В этом нам также видится стержень геройства, ибо творить по сути своей ваять из пустоты. В мире всеобщей инертности каждый творец уже герой. На героях держится мир, они — дрожжи всякой эпохи. И звездный час всякого человека, тот единственный час, что запоминается до гробовой доски, — это час великой иллюзии, час ощущения себя героем и победителем. И любят только героев, ибо любить негероя невозможно. Привязанность к негерою — всегда мучительна. Любовь претерпевает изменения, превращаясь либо в свою прямую противоположность, либо переходя в разряд долга, но и долг есть лишь средство проявления собственных геройских качеств. Негерой не умеет жертвовать без потерь. Герой это делает постоянно…» И все. Обрыв записи. И только чуть ниже совершенно банальное и явно из иной, негеройской области: «Аглая оказалась стервой! Битый час строила глазки этому инженеришке из столицы. Вычеркнуть ее телефон к чертям собачьим! И в гости ни ногой!..» И еще ниже: «Боже мой, что пишут, в чем признаются! Олухи, олухи, олухи!.. Воистину ОЛУХИ — больше чем класс, это, наверное, раса. Доминион, давным-давно покоривший планету…» Макс снова «перелистнул» пару страниц. Многое в бахвальстве Гершвина откровенно озадачивало, и приходилось перечитывать дважды и трижды, чтобы уяснить для себя смысл записанного. Макс мор щился, пытался прибегнуть к помощи спасительных образов, закрывал глаза и снова перечитывал.»…Проще простого вывернуть наизнанку пустое. Скажем, чулок или перчатку. А если объем занят?.. Выворот наизнанку плоти — не есть ли то же самое, что выворот наизнанку мозгов? Хочется поговорить об эластичности души, но не знаю, в каком измерении она проживает. Если трехмерное выворачивается единожды, то в четырехмерности, возможно, будет иметь место двоякий выверт…» Лейтенант прикрыл ладонью глаза. В нем созревало убеждение, что записи Гершвина не являли собой ни путевых заметок, ни дневниковых отметок на память. Будучи нервной и импульсивной натурой, Матвей Гершвин держал при себе все эти тетрадки с листочками только для того, чтобы попутно и мимоходом освобождаться от переполнявшей его энергии — энергии преимущественно злой, разъедающей стенки сосуда подобно кислоте. Вот и выплескивал, как мог, освобождался. Проводил профилактику. Витиеватый росчерк, пара фраз — и легче. Вероятно, большую часть собственных записей Гершвин позднее и не вспоминал. Да и чего ради? Зачем? Все равно что сплюнуть на ходу, а после вернуться и слизнуть. Потому и нашли у него эти блокноты нетронутыми. Не были они ему нужны. Не были… Макс пропустил еще с десяток страниц и заглянул в середину. Рожицы, изображение горбатых карликов, какие-то носы с усами. Ну да… Он же и рисовать любил. Разносторонний талант, ядри его!.. Картины, философия, проза… Интересно, что за картины он писал? Еще одно подобие выплеснутой желчи — на этот раз в цвете и на холсте? В дверь забарабанили. То есть сначала забарабанили, а потом, словно опомнившись, колотнули условным стуком. Макс привычно проверил руко ять «рейнджера» под мышкой и, встав, откинул запор. Это был Лик взволнованный и чуточку растерянный. — Похоже, булонскому лагерю крышка. Войска уходят. — То есть как уходят? — Этой ночью снялись первые батальоны. Похоже, что насовсем. Дювуа просто рехнулся. Вскочил на коня и ускакал куда-то. — Черт! — Макс вышел было на крыльцо, но, передумав, вернулся. — А ну-ка зайди!.. Послушно пройдя в дом, Лик запер дверь. Правила конспирации продолжали блюсти со всей тщательностью. Макс тем временем очистил экран от блокнотных страниц Гершвина и, барабаня по клавиатуре, вывел на монитор таблицу исторических дат. — Что тут у нас ближе всего?.. — Он заскользил глазами по строчкам, невольно шевеля губами. — Ага, точно! Трафальгар, третья коалиция… Второе декабря, тысяча восемьсот пятый год, Аустерлиц, битва трех императоров… Теперь ты понял, куда умчался Дювуа? Вот куда он поскакал! — Макс пальцем ткнул в экран. — На эту самую битву. Полицезреть и полюбоваться!.. Он же фанатик — наш Дювуа. А тут такое сражение. Туда он и помчался, голову даю на отсечение!