Рассвет страсти - Холлидей Сильвия. Страница 4

– Вы действительно не хотите послать за этой женщиной погоню?

– Я же сказал, что нет!

– Но она хотела убить вас. А вдруг она вернется и попытается снова?

– Ей нужен не я, а Эллсмер. – Виконт криво усмехнулся. – Если эта ведьма его отыщет, мне будет жаль беднягу. – Он глотнул еще джина и пожал плечами. – А если она вернется, чтобы прикончить меня, невелика потеря.

– Неправда, милорд. Вы прекрасный человек, уважаемый своими слугами и арендаторами. Все в приходе почитают лорда Ридли.

Грей запрокинул голову и расхохотался:

– Какая сладкая лесть, Бриггс. Вы все делаете на совесть, как и полагается человеку чести. Но до чего же вам, должно быть, трудно! Служить человеку, который вам нисколько не нравится. Вы, насколько я помню, второй сын рыцаря, не так ли? Иными словами, вам с рождения было предопределено не унаследовать от своего отца ничего, кроме добрых пожеланий. Что ж, пожалуй, место управляющего – это неплохой выход для молодого человека, у которого нет перспектив, но есть хорошее образование. Да, деньги открывают любые двери, я убедился в этом на собственном опыте. – Он откинулся на спинку сиденья экипажа и постучал пальцами по бутылке джина. – Кстати, Бриггс, сколько я вам плачу?

– Сорок фунтов, милорд, – тихо ответил Бриггс. Он ничего не сказал, когда Грей залпом допил джин, но в его серьезных глазах отразились растерянность и тревога.

Спиртное больно обожгло язык Грея, но ничто не могло омрачить его прекрасного настроения. Он негромко фыркнул:

– Как же я, наверное, огорчаю вас, Бриггс. Похоже, ваше воспитание не в пример лучше моего, хотя обстоятель ства наши и сходны, ведь мы оба были вторыми сыновьями: вы – рыцаря, я – лорда. Весьма сожалею, что не соответствую вашим понятиям о том, каким должен быть титулованный дворянин, но хочу сообщить вам, что если вы уберете со своего лица это выражение гадливости, я прибавлю к вашему жалованью еще тридцать фунтов в год. А если не уберете, – Грей пожал плечами, – то пеняйте на себя. Имея деньги, нетрудно купить такую вещь, как преданность. – Перехватив сердитый взгляд Бриггса, он рассмеялся. – Кровь Христова, сдается мне, что если бы мой брат не умер и не оставил мне свое состояние и титул, вы бы сейчас с удовольствием съездили мне по физиономии. Впрочем, нет, вы для этого чересчур совершенный джентльмен. Вы с огромным пиететом относитесь к тому положению, которое я занимаю, даже если я его и недостоин, верно, Бриггс?

Виконт снова засмеялся. Управляющий покраснел и отвернулся.

Грей закрыл глаза. Мерное покачивание экипажа успокоило его, да и джин сделал свое дело. Как хорошо чувствовать этот приятный шум в голове. В мире слишком много страстей; слишком много эмоций растрачивается понапрасну. Вот чего он терпеть не мог. Волнения, привязанности – все это было ему ненавистно. Лучше вообще ничего не ощущать, чем страдать от ярости и горя, от всей той боли, которой подвержен человек. Его сердце подобно незаживающей ране.

Как у этой темноглазой оборванки, обуреваемой чувствами, которых он не понимает. И не хочет понимать.

– Бриггс, – снова заговорил он, – а вы помните ту рыжую подавальщицу из таверны «Королевский дуб» в Ньютоне? Узнайте, по-прежнему ли она доступна и готова услужить. Если да, заплатите ей вдвое больше того, что дали в прошлый раз, и проследите, чтобы нынче ночью она ждала меня в моей постели.

– Да, милорд. – В голосе Бриггса явственно слышалось неодобрение. Грей открыл глаза, и его губ коснулась циничная улыбка.

– О да, она пустая и алчная шлюха, Бриггс. Я это знаю. Но она, так же как и джин, дает мне то, что я хочу. Забвение.

И пусть сгинут с глаз долой все девицы с печальными глазами, которых так переполняют страсти, что это становится опасным для тех, кто оказался рядом.

Глава 2

Листву над головой пронизывали горячие золотые лучи полуденного солнца, в чаще жужжали и стрекотали букашки. Аллегра остановилась, сняла свою сбившуюся набок шляпу и вытерла влажный лоб рукавом. Затем, снова надев шляпу, стащила с себя камзол. У нее начинала кружиться голова. Вчера вечером в таверне неподалеку от Ладлоу она выпросила миску жидкого супа, но его было слишком мало, чтобы заполнить сосущую пустоту в желудке. А сегодня утром не нашлось никого, кто, увидев грязного оборвыша, проведшего ночь в придорожной канаве, захотел бы подать ему хотя бы корку хлеба. Аллегра перебросила камзол через плечо и зашагала дальше, внимательно глядя по сторонам. Но сегодня ей решительно не везло. Возле тропинки не было видно даже ягод, чтобы хоть немного утолить голод.

Девушка вздохнула. Надо было взять из карманов Ридли одну-две медные монетки, пока он, корчась, сидел на земле, слишком беспомощный, чтобы сопротивляться. Толстые горожане в Чарлстоне были готовы расстаться и с серебром, лишь бы поцеловать ее слюнявым ртом или потискать потными руками ее грудь. Аллегра еще раз вздохнула. О-хо-хо, раз ничего нельзя поделать, надо терпеть. Привратник Ридли сказал, что в Ньютоне есть работный дом. Если ни у кого в деревне не удастся выпросить еду или монетку, придется потратить еще один драгоценный день, чтобы заработать себе на ужин. Конечно, это отсрочит ее месть, но выхода нет. Она должна поесть.

«Терпение, Анна Аллегра, – говорила ей мама всякий раз, когда она считала дни, ожидая папу из Лондона с подарками для своей маленькой принцессы. – Бэньярды умеют терпеть и ждать».

«Да, мама, – печально подумала Аллегра. – Я терпела и ждала восемь долгих лет».

Она вышла из рощи и ступила на узкую дорогу, которая пересекала тропинку и уходила вниз, петляя по крутому склону холма. На другой стороне дороги росла, загораживая вид, густая боярышниковая изгородь, а чуть поодаль, словно сонный часовой, стоял островок полуобвалившейся, замшелой старой стены. Заглянув за нее, Аллегра как на ладони увидела перед собой всю долину: изумрудно-зеленые поля, огороженные живыми изгородями пастбища, усеянные маленькими белыми пятнышками – пасущимися овцами, а за всем этим, вдалеке, небольшое скопление домиков – деревушку Ньютон-на-Вейле.

– Господи, – прошептала девушка и прислонилась к стене, дрожа от чувств, не имеющих ничего общего с голодом. Будь они прокляты, эти воспоминания, причиняющие такую боль. Сколько раз приходила она сюда по этой узкой дороге или по лесной тропинке, маленькая девочка, которую вел за руку ее большой, сильный старший брат?

«Подними меня, Чарли», – говорила Аллегра, становясь на цыпочки и вытягивая шею в тщетной попытке заглянуть за стену, которая всегда оказывалась слишком высокой.

И Чарли брал ее под мышки, сажал на старые камни и заботливо обнимал обеими руками, чтобы она не упала, пока будет любоваться расстилающимся далеко внизу видом.

Девушка глубоко вздохнула, чтобы унять дрожь, и закрыла глаза. Глупо уноситься мысленно в прошлое, это подорвет ее мужество. Как сделает она то, что должна, если хоть на миг поддастся малодушию? У нее нет права даже думать о себе и своей боли – нет и не будет, пока она не отомстит. Аллегра с неохотой открыла глаза, снова увидела перед собой знакомый милый простор и нахмурилась. Нет, бесполезно бороться с собой. Здесь, среди этих зеленых холмов, которые были ее домом, где благоухает тимьян, где вдалеке тянется гряда Уэнлок-Эдж и в синем летнем небе распевают жаворонки, невозможно удержаться от воспоминаний.

Перед ней встало лицо Люсинды. Какой красавицей была она в шестнадцать лет и как радостно блестели ее глаза, когда отец говорил о браке, который он собирался устроить для своей старшей дочери. Он нашел для нее отличного жениха. Красивого и влиятельного молодого герцога. Того не беспокоило, что его будущий тесть не лорд, а всего лишь баронет: Люсинда была так хороша, что этот изъян не имел значения. Когда отец заговорил о ее предстоящем замужестве, она зарделась, сделавшись розовой, как летний закат над трубами Бэньярд-Холла, а Чарли, увидев ее смущение, стал ее дразнить. А затем отец рассказал о политических сварах между вигами и тори, которые сотрясали Лондон, но говорил он о них равнодушно – ведь все это было так далеко от их безмятежной жизни – и, быстро закончив, приказал слугам подать ужин на лужайку, где росли старые дубы.