Русская дива - Тополь Эдуард Владимирович. Страница 28

— Спасибо, Катя, — сказал он и взял с ее подноса стакан горячего чая в алюминиевом подстаканнике.

10

С масляной краски кровь смывается легче всего. Поэтому полы и нижняя часть стен в кабинетах тюремного начальства всегда выкрашены густой, под цвет крови, охровой краской. А выше — уже по вкусу хозяев. У одних это безликая серая побелка, у других — веселая голубая известка, а у третьих — желтая тоскливая масляная краска. Но у всех под потолком лампочки без абажуров и засижены мухами, на стенах портреты Брежнева в голубом маршальском мундире, а на окнах чугунные решетки. За решетками — тюремный двор с плацем для утренних и вечерних построений зэков и стендами-лозунгами: «На свободу — с чистой совестью!».

— Гражданин начальник, да вы чо?! Какой я яврей? Я русский! — Очередной зэк, вызванный в кабинет начальника Бутырской тюрьмы, вертел в руках свой новенький паспорт.

— Четыре судимости, все — за ограбление. От работы отлыничаешь, филонишь. Какой же ты русский? — веселился начальник. — Короче, так: вот у меня постановление о продлении твоего срока на шесть лет за участие в групповом изнасиловании заключенного…

— Да не насиловал я его, начальник! Меня и в камере не было!

— Не перебивай, насиловал! Выбор твой: или по этому постановлению уходишь в Сибирь на шесть лет гнуса кормить, или берешь паспорт, визу в Израиль и билет до Вены. И чтобы завтра твоего духу не было в нашей стране. Все понял?

— Да какой Израиль?! Начальник! Кто меня туда пустит? У меня даже член не обрезан!

— Там обрежут! А в Америку, я слыхал, и с необрезанным пускают. Главное, запомни: если ты там хоть раз вякнешь, что срок тянул, все — ни в Америку, ни в Израиль, никуда не пустят, это факт. А будешь молчать — весь мир твой, хоть в Австралию езжай форточки ломать! Ну, а если хочешь обрезание, можем сделать — я прикажу фельдшеру…

— Нет! Нет, начальник! Спасибо, я так…

Но Барского отнюдь не забавляла эта работа. Он чувствовал даже некую ущемленность от того, как быстро эти люди соглашались покинуть Россию. Конечно, это рецидивисты, алкаши, наркоманы и вообще отбросы общества. И все же — разве они не русские?

Несмотря на свою любовь щегольнуть еврейским словцом, Барский был чистокровным русским и, больше того, — дворянином. Его мать, певица, исполнительница русских народных песен, умершая всего два года назад, была из вятских крестьянок, а родословная его покойного отца прослеживалась аж до новгородских купцов, разбогатевших при Петре Великом. Правда, в тридцатые годы, когда отец был удостоен Сталинской премии, это дворянство приходилось скрывать. Но затем страна начала возрождать российские державные традиции, и быть дворянином по происхождению стало в номенклатурных кругах признаком особой благонадежности, исторической верности России. А Барские всегда служили России, это было их родовым знаком, девизом, клятвой. При этом Барский, конечно, не был идеалистом, к семидесятым годам их уже не осталось в СССР, и он хорошо видел, насколько коррумпирован и бездарен брежневский режим. Но ведь это поправимо, нужно только сменить брежневскую клику! Как только Андропов придет в Кремль, они выдернут Россию из кризиса. Потому что главное уже ecть! Пусть Ленин болел сифилисом мозга, пусть Сталин был маньяк, а Хрущев пьяница, они, как ни крути, собрали империю, о которой русские мечтали веками. Россия стала сверхдержавой, и если ради ее стабильности нужно посадить пару тысяч еврейских смутьянов и выбросить из страны тысяч сто алкашей и преступников — что ж, он, Барский, выполнит эту миссию.

Правда, одно дело принимать такие решения в роскоши кремлевских кабинетов, и совсем другое — исполнять их в убогих тюремных клетухах «Матросской тишины», «Бутырки» и других тюрем Москвы и Подмосковья…

— Товарищ полковник, вас к телефону!

— Кто?

— Из Комитета, дежурный.

Барский взял трубку:

— Полковник Барский. Алло?

— Полковник, вы слушаете «Голос Америки»? — спросил дежурный по КГБ.

— Что? — изумился Барский. — Почему я должен…

— Сейчас. Включаю запись.

Видимо, дежурный на Лубянке просто положил трубку на магнитофон, потому что знакомый голос диктора «Голоса Америки», плывущий поверх гула советских глушилок, сказал прямо в ухо Барскому:

«Москва. Вчера здесь начался процесс профессора Юрия Орлова в связи с его публичными заявлениями о нарушении прав человека в СССР, а только что возле здания Центрального Отдела виз и разрешений началась демонстрация еврейских отказниц. В демонстрации принимают участие известная активистка Инесса Бродник и еще около ста пятидесяти женщин. Они требуют встречи с начальником ОВИРа генералом Булычевым и…»

— Черт! — выругался в сердцах Барский, швырнул трубку и стремительно вышел из кабинета.

— Вы куда? Товарищ полковник! — выскочил за ним начальник Бутырской тюрьмы.

Но Барский не ответил. Миновав коридор и небрежно отмахнувшись от трех дежурных на посту, он быстро прошел сквозь тюремную проходную и нырнул в служебную черную «Волгу», стоявшую у тротуара.

— К ОВИРу! Гони! — приказал он шоферу, и машина рванула с места.

Опять эти жиды надули его! И даже не жиды, а жидовки! И — персонально — Инесса Бродник, которая просто рвется в еврейские Жанны д'Арк!

Барский вырвал из клемм трубку радиотелефона, сказал:

— Я — «двадцать четыре-семнадцать». Начальника ОВИРа! Нет, наизусть я его номера не знаю, найдите в справочнике: генерал Булычев.

Конечно, из сообщений своих осведомителей и от службы прослушивания телефонных разговоров иностранных корреспондентов Барский еще вчера знал, что десяток оголтелых еврейских отказниц во главе с Инессой Бродник собираются добиваться приема у генерала Булычева, чтобы устроить в его кабинете сидячую забастовку. На этот спектакль они и позвали западных журналистов. Но Барский решил сорвать их планы и приказал Булычеву проявить вежливость. Иными словами, вместо обычного отказа дежурная в бюро приема посетителей ОВИРа должна была принять у «рефьюзниц» прошение об аудиенции и сказать, что о дате их встречи с Булычевым их уведомят по почте в десятидневный срок. Нормально, как в цивилизованных странах. Таким образом, Бродник оставалась с носом, западные журналисты — тоже, а дней через двадцать, уже после суда над Орловым, Булычев мог бы и принять этих евреек — по одной, конечно…

— Соединяю, — сказала наконец телефонистка, когда машина Барского мчалась по трамвайным путям мимо метро «Новослободская». Затем он услышал еще один женский голос: — Приемная ОВИРа. Слушаю вас.

Барский мысленно выматерился. Эти дуры на телефонном коммутаторе не нашли номера прямого телефона Булычева, а соединили его с приемной! Но ответил он сдержанно:

— Это полковник Барский из госбезопасности. Булычева мне, срочно.

— Минутку… — ответил флегматичный голос, и он услышал стук телефонной трубки о крышку стола.

Так, у Булычева, видимо, нет селектора, и теперь его секретарша пойдет докладывать, кто звонит, Радиотелефон, конечно, гениальная штука, но любая техника пасует в руках ленивых дебилов и дебилок! Похоже, он быстрей доедет до ОВИРа, чем дозвонится, — они уже миновали Театр Советской Армии, то есть проехали полдороги!

Барский раздраженно оттянул тугой галстук и только теперь вспомнил, почему на нем эта белая накрахмаленная рубашка и отутюженный французский костюм: сегодня в 15.00 у него встреча с Анной Сигал. С Анной! Он сунул руку в карман, вытащил сигареты «Данхилл» и «Столичные», но закурил «Столичные», а «Данхилл» спрятал, покосившись на шофера. Жадно затянулся и подумал: ничего, у него еще есть в запасе карты, которыми он сыграет против этих щаранских, бродник, раппопортов и прочих штейнов. О, это будет его игра, самая крупная игра в его жизни — крупней, чем операция «Миллион на таможне» или арест группы Кузнецова в самолете…

— Слушаю. Булычев, — прозвучало наконец, в трубке.

— Это Барский. Что там у вас происходит?