Русская дива - Тополь Эдуард Владимирович. Страница 37

Резолюции:

Резолюция:

15

Рубинчик впервые летел в Киев. При его репутации одного из лучших журналистов газеты он уже давно сам выбирал себе и темы, и адреса командировок и легко избегал поездок в национальные республики, где, по его мнению, шансы встретить истинно русскую диву были равны нулю или близки к этому. Но отказаться от поездки в украинскую столицу на сей раз было невозможно — прочитав в газете статью о жизни мирнинских алмазодобытчиков, сто сорок киевских ткачих прислали в редакцию коллективное письмо-приглашение журналисту И. Рубину посетить их ткацкую фабрику «Заря коммунизма», а также их общежитие, клуб и столовую. Не сомневаясь, что все перечисленные в письме «прелести» труда и быта ткачих — сущая правда (ткацкие цеха, запыленные отходами пряжи до такой степени, что астма и туберкулез легких гарантированы после пяти лет работы; грязное общежитие, в котором женщины живут по шесть человек в комнатах, рассчитанных на двоих; фабричная столовая, где повара разворовывают все вплоть до соли и т. п.), Рубинчик сказал главному редактору своей газеты, что это письмо нужно переслать в ВЦСПС, или в ЦК КП Украины или, на худой конец, Валентине Терешковой, председателю Комитета советских женщин. Однако главный покачал головой:

— За славу нужно платить, старик. Мы «Рабочая газета», и, если рабочие просят Рубина, они получат Рубина, даже если бы ты в это время собирался в Париж.

— Но цензура все равно зарежет все, что они тут пишут!

— Я знаю. Ты можешь не писать статью, но лететь придется. И потом, я не понимаю — сто сорок женщин тебя хотят! О чем тут еще говорить?

Рубинчик вздохнул и выписал себе командировку на два дня. Терять в Киеве больше двух суток он не собирался. И раз уж ему придется отбыть там эти двое суток, он выкроит пару часов на Софийский собор и Бабий Яр…

— Извините, вы будете завтракать?

Рубинчик отвлекся от опубликованного на первой странице его «Рабочей газеты» сообщения о награждении Брежнева, Косыгина и Громыко высшими наградами перуанских коммунистов — Золотыми крестами «Солнце Перу». И обомлел от изумления: чудо природы, аленький цветочек еще незрелой женственности, Аленушка из старых русских сказок стояла перед ним в голубой униформе «Аэрофлота» с подносом в руках. Тонкая шейка, наивно распахнутые зеленые глазки, кукурузно-спелая коса на чудной головке и маленькие, как кулачки, грудки чуть топорщат аэрофлотский китель.

— Буду! — тут же сказал он, хотя завтракал всего два часа назад. И заглянул ей в глаза. — Как вас зовут?

— Наташа, — зарделась она, подавая ему стандартный набор аэрофлотского завтрака: бутерброд с сервелатом, печенье и яблоко. И была в ее наивном смущении такая схожесть с сибирской стюардессой, которая угощала его завтраком по дороге из Мирного, что Рубинчик невольно оглянулся — нет ли позади него тех же гэбэшников? Но никаких гэбэшников, конечно, не было. Правда, в разных концах салона пассажиры нетерпеливо тянули к ней руки с пустыми стаканами, но Наташа не спешила к ним, спросила у Рубинчика:

— Вам чай или кофе?

— Чай, пожалуйста, — улыбнулся он. — А вы давно летаете?

— Нет. Это мой первый полет. Извините, я должна бежать.

И она ушла-убежала, поскольку со всех концов салона уже неслось нетерпеливое:

— Наташа, можно вас на минутку?

— Натуля, мне бы чаю!

— Девушка!

— Наташа, вы про меня забыли!

— Просто ужас, какие все голодные! — спустя пару минут простодушно пожаловалась Наташа Рубинчику, наливая ему чай в стакан с подстаканником.

— Ага! — сказал вместо Рубинчика его пожилой сосед — инвалид с орденскими колодками фронтовых наград на пиджаке. — Особенно на стюардесс!

Салон расхохотался — этим утренним рейсом летела в основном командированная публика — «толкачи», партработники, инженеры и армейские офицеры.

Но, как ни странно, из всей этой мужской гвардии Наташа определенно выделяла Рубинчика, останавливаясь возле него и предлагая ему то еще чаю, то печенье, то яблоко.

— Поздравляю! — сказал сосед-инвалид. — Клюет рыбка!

Рубинчик и сам видел, что клюет, и мощный выброс адреналина уже взвеселил его кровь, распрямил плечи и наполнил взгляд самоуверенной дерзостью. Черт возьми, а ведь прав был русский религиозный философ, сказав:

И не зря еще в X веке киевские князья взимали штрафы в десять гривен с русских мужчин, которые не могли удержать своих жен от тайных визитов в еврейский квартал. Вот и сейчас — что заставило эту зеленоглазую русскую ромашку выделить его из сорока пассажиров и спросить у него как бы ненароком:

— Вы в Киев в командировку или домой?

— В командировку. А вы из киевского авиаотряда или московского?

— Московского. Но мы в Киеве сутки стоим.

— В какой гостинице?

— Еще не знаю. Нам в Киеве скажут.

— Хотите вечером пойти в театр?

— Я по-украински не понимаю.

— А погулять по Крещатику?

Она смущенно пожала плечами, но он уже уверенно написал в блокноте телефон киевского собкора «Рабочей газеты», вырвал листок и протянул ей:

— Держите. В пять часов буду ждать вашего звонка. — И заглянул ей в глаза.

И снова, как всегда в такие святые моменты его встреч с русскими дивами, и эта душа открылась навстречу его пронзительному взгляду.

— Спасибо… — почти неслышно произнесли ее маленькие детские губки, но зеленые глаза вдруг осветились каким-то внутренним жаром, вобрали его в себя целиком, окунули в свою бездонную глубину и там, в волшебно-таинственной глубине ее еще спящей женственности, вдруг омыли его жаркими гейзерами неги, страсти, оргазма.

Это длилось недолго, может быть, одно короткое мгновение, а потом Наташа, словно испугавшись своего внутреннего импульса, смущенно отвернулась и быстро ушла по проходу на своих кегельных ножках. Но и вынырнув из этого наваждения и омута, Рубинчик почувствовал, как у него вдруг ослабли ноги, перехватило дыхание и громко, как скачущая конница, застучало сердце.

Он откинулся головой к спинке кресла, закрыл глаза, и блаженная улыбка предчувствия рая, за которым он охотится по стране уже семнадцать лет, непроизвольно разлилась по его губам. Неужели? Неужели на этот раз он найдет то чудо, которое явилось ему лишь однажды — тогда, в «Спутнике», на берегу древнего Итиля. А он, идиот, не хотел лететь в Киев! А сегодня ночью в этом древнем граде Киеве, первой столице Руси, на его священных холмах, он будет целовать и терзать это юное половецкое тело, эту маленькую упругую грудь, лиру ее живота и ту крохотную волшебную рощу, которая таит немыслимое, божественное, останавливающее дыхание чудо. А она — испуганная, робкая и послушная его воле — будет взвиваться аркой своей тонкой спины, трепетать крохотным языком своего узкого соловьиного горла, биться в конвульсиях экстаза и белыми зубками обезумевшего зверька кусать его плечи и пальцы.