Русская дива - Тополь Эдуард Владимирович. Страница 66
— Конечно, подсмотрел, — признался он. И продолжил, глядя ей прямо в глаза:
«В любви для него нет ни удовлетворения достоинствами женщины, ни своими собственными, и ему слишком недостает выдержки, чтобы удовлетвориться благопристойностью».
— Еще?
— Да! — попросила она.
— Пожалуйста.
«Взгляните, например, на следующий рассказ, переданный бароном Пельницем относительно пребывания государя в Магдебурге в 1717 году. Так как король прусский приказал, чтобы Петру оказывались всевозможные почести, то различные государственные учреждения в полном составе являлись засвидетельствовать ему уважение. Граф де Коччерджи, брат великого канцлера, явившись поздравить Петра во главе депутации от Регентства, нашел его в объятиях двух русских дам, что он и продолжал делать, пока к нему обращались с речью. А в Берлине, при встрече с герцогиней Мекленбургской, его племянницей, царь подбежал прямо к принцессе, нежно ее обнял и повел в отдельную комнату, где, не заперев дверей и не обращая внимания на оставшихся в передней, даже на герцога Мекленбургского, он повел себя так, как бы желая показать, что ничто не может утешить его страсть…»
Она слушала его, изумленно приоткрыв детские губки. А темные хрусталики ее глаз вдруг отворились, как при яркой вспышке отворяются шторки фотообъектива, и мощный поток лучевой энергии вдруг вобрал Рубинчика целиком и окунул в бездну ее глаз так глубоко, что у него ослабли колени.
— Как вы это делаете? — спросила она, когда он остановился. — Вы телепат?
— Нет, — признался он. — Просто я учился на истфаке. Но это было давно, я уже многое забыл.
— Ой, я тоже на истфаке! — обрадовалась она, но тут же огорченно сообщила: — Но я ужасно тупая! Я не помню даже дат партийных съездов.
— Это ужасно! — в тон ей сокрушился Рубинчик, и она засмеялась.
— Нет, правда! Мне нужно развивать память, но я не знаю как. — Она посмотрела на ручные часики и вздохнула: — Нет, я не дождусь персиков — на работу опоздаю.
— Сейчас я выясню, в чем там дело, мне тоже некогда, — решительно сказал Рубинчик. — Только вы не уходите, ладно?
Она кивнула, и он, окрыленный, разом забыв обо всех своих страхах и даже о том, что он уже подал документы на эмиграцию, ринулся внутрь магазина. И тут же увидел, в чем дело: молодая толстая продавщица в грязном халате стояла за прилавком меж деревянных ящиков с персиками, но не продавала их и не взвешивала, а, повернувшись к очереди спиной, трепалась с кем-то по телефону.
— А он чего?… Не может быть! Нет, ты врешь! Так и сказал? Ой, я не могу! А она? Нет, я ее знаю — она будет ему ноги мыть и воду пить…
Очередь — все сорок человек, выстроившиеся вдоль стены и прилавка, — стоически слушала эту болтовню, спрятав лица в газеты и журналы. Но Рубинчик не мог этого вынести.
— Послушайте, девушка! — постучал он по прилавку. — Тут же люди стоят, очередь! Вы собираетесь работать?
Но продавщица, даже не повернувшись, лениво отмахнулась от него рукой, как от мухи. И продолжала:
— Сочи? Нет, в Сочах я была, мы с Сашком думаем на Рижское взморье… А чо нам литовцы? Ну, или латыши — мне один черт, я с ними и по-русски не собираюсь разговаривать!..
— А ну, позовите заведующего! — возмутился Рубинчик, по инерции последних лет еще ощущая себя всесильным журналистом.
Однако вместо заведующего продавщица вдруг поставила на прилавок табличку «ПЕРЕРЫВ» и продолжила свою болтовню.
— Потрясающе! — сказал Рубинчик. — Девять утра, люди стоят в очереди, а у нее перерыв! Но ничего! Сейчас я…
И он уже шагнул искать заведующего магазина, как вдруг из той самой очереди, за которую он так активно вступился, раздался громкий мужской голос:
— Не нравится — езжай в свой Израиль!
Рубинчик в изумлении повернулся. Половина очереди, двадцать, если не больше, мужчин и женщин, стоявших вдоль стены и прилавка в ожидании персиков, смотрела на него с откровенной ненавистью.
— Очередь ему наша не подходит! — сказала какая-то тетка.
— Умный больно! Книжки наизусть шпарит! — прозвучало с другого конца.
— Гитлер их не дорезал…
— Ничего, арабы дорежут!
Рубинчик в ужасе озирался по сторонам, словно зверь, загнанный егерями в кольцо красных флажков.
Со всех сторон на него смотрели злые, враждебные лица. А вторая половина очереди индифферентно прикрылась газетами и журналами, делая вид, что ничего не слышит.
«Если люди их страны видят человека, обладающего подвижностью и знанием вещей, они говорят: «Этот более всего достоин служить нашему господу». И они берут его, накладывают ему на шею веревку и вешают на дерево…»
Рубинчик повернулся и, чувствуя гул в затылке и в ушах, слепо вышел из магазина к своему «Москвичу». Долой! Все — долой! Ну их к еб… матери со всеми их персиками и дивами! Рабы! Да, он уедет из этой страны, он увезет отсюда своих детей, а эти гнусные рабы КПСС пусть стоят тут в очередях и терпят своих наглых продавщиц и свой хамский режим — они его заслужили!
Он плюхнулся за руль и нервно завел мотор. Чья-то фигура мелькнула перед капотом, он автоматически нажал на тормоз.
— Подождите! — возникло в боковом окне юное лицо его соседки по очереди. — Стойте! Я слышала, что они вам сказали. Это мерзко. Пожалуйста, извините нас.
— Вы тут ни при чем! — резко ответил он.
— При чем. Я тоже русская. Но не в этом дело. Вы не расстраивайтесь! Просто не обращайте внимания, пожалуйста! Удачи вам!
Она вернулась на тротуар и быстро пошла прочь, в сторону метро, держа под мышкой том Валишеского, наклонив голову вперед и уже стесняясь, наверно, своего порыва.
Он смотрел ей вслед, не трогая машину. Она уходила от него. Уходила. Утренний ветер облепил ее фигуру серым платьем-балахоном, разом очертив грудь и плавный изгиб высоких бедер.
Он отпустил сцепление, дал газ и догнал ее на углу, у перехода. Здесь выскочил из машины и, невзирая на возмущенные гудки за спиной, шагнул к тротуару, крикнул:
— Девушка!
Она оглянулась.
— Идите сюда! — позвал он. — Я подвезу вас.
Она отрицательно покачала головой, но тут длинный милицейский свисток прервал их разговор, это постовой-орудовец шел к ним с перекрестка, недвусмысленно доставая из кармана книжку со штрафными квитанциями.
— Быстрей! — сказал ей Рубинчик, открывая правую дверь машины. — А то меня оштрафуют!
Она быстро села в машину, но верзила-орудовец уже стоял перед капотом.
— Штраф будем платить или как? — сказал он сурово.
Рубинчик вытащил из кармана пиджака красное удостоверение.
— «Рабочая газета», старшина, — сказал он орудовцу.
— Но нельзя ж по тротуарам ездить! — укорил его орудовец, тут же теряя свою суровость. — Между прочим, пора написать, чтобы нам летнюю форму сделали. А то преем в этой кирзухе!
— Заметано, старшина! Заходи в редакцию — напишем!
— Ладно, езжай!
Рубинчик тронул машину, спросил у девушки:
— Вам куда?
Она улыбнулась:
— Нет, мне далеко, я сейчас выйду. Я просто села, чтобы вас от штрафа спасти.
В ее лице было столько простоты и обаяния, что у Рубинчика подвело диафрагму.
— Что значит далеко? — сказал он. — Нью-Йорк? Париж? Токио?
— Почти. Кусково, — улыбнулась она и показала на автобусную остановку. — Тут остановите, я на автобусе.
Но Рубинчик, не слушая, уже свернул на шоссе Энтузиастов и дал газ.
— Куда вы? — испугалась девушка.
— В Кусково. Вы где там работаете?
Она посмотрела на него долгим, пристальным взглядом, но он сделал вид, что не замечает этого.
— Зачем вы это делаете? — спросила она негромко.
— Что именно?
— Везете меня.
— А! Вы думаете, что я еврейский Казанова, буду к вам приставать, просить номер телефона. А я — нет, не буду. Это у меня просто хобби такое — всех студенток истфака катаю по Москве. Ну, а если серьезно, то вы мне просто день спасли. Иначе я б сегодня не знаю что сделал, в запой бы ушел!