Русская дива - Тополь Эдуард Владимирович. Страница 79

— Не знаю… «Марш комбайнеров»?

— Ну, это само собой, — отмахнулся Кащенко. — Но когда молодая красивая женщина по ночам работает у рояля с двумя молодыми гениальными композиторами, а ее пьяный муж в это время лежит, извините, лицом в салате, то из этого, детка, получается не только «Марш комбайнеров». Из этого получился прелестный маленький мальчик. С единственным недостатком: маленьким родимым пятнышком под левой подмышкой — как раз там, где такие пятнышки у всех братьев Грасс. И когда Митя Барский купал своего сына и увидел это — Боже мой, Анечка! Я никогда не видел, чтобы мужчина так избил женщину. Ой, как он ее бил, это ужас! Если бы соседи не прибежали, он убил бы и ее и ребенка! Ну, они его связали, сунули под холодный душ, но он все равно горел, как пожар. Позвонил Ежову и говорит: «Николай Иванович, докладывает Барский, лауреат Сталинской премии. Два врага проникли в советскую музыку и подрывают ее основы тлетворным влиянием еврейских местечковых мотивов…» А Ежов отвечает: «Спасибо. Сообщите в письменном виде». Короче, назавтра их взяли — и Мойшу, и Абрама. А Митя наутро схватился за голову, но поздно! И тогда он запил уже всерьез. Пил — не просыхая. От ужаса, что он натворил! И буквально сжег себя водкой за три месяца — умер от белой горячки. А Мойша и Абрам получили по двадцать лет, ушли в сибирский лагерь и сгинули там, погибли. Вот такая, Анечка, грустная история. Юлик, как ты думаешь, из этого можно сделать кино?

— Лет через двести, — сказал мудрый Райзман, а Анна сунула правую руку в свою сумочку и выключила там маленький магнитофон.

Профессор Шнитке оказался прав — как всегда.

43

Когда Рубинчик усилием воли все же рванулся с тротуара на мостовую под колеса грузовика, было уже поздно: грузовик с визгом затормозил, испуганный водитель выскочил из кабины, вытащил его из-под бампера, увидел, что он жив и даже не ранен, и, взбесившись, стал избивать с такой яростью, что Рубинчик с трудом вырвался.

Да, покончить жизнь самоубийством оказалось не так просто, как кажется на первый взгляд. Особенно если вы, щадя своих детей, хотите выдать самоубийство за случайную гибель. Хотя шок, в который привела Рубинчика его гэбэшная папка, был сильнее давешнего, в Киеве, скачка кровяного давления, он не смог послать свое тело под колеса машин, а в метро бдительные дежурные дважды отгоняли его от кромки перрона в момент стремительного появления поезда из туннеля.

Впрочем, эти неудачи происходили, возможно, еще и потому, что у Рубинчика еще было в запасе какое-то время. Старик, который принес ему ту роковую папку, хотя и отказался назвать свое имя, но сказал, что до ареста осталась неделя. Наверно, тот, кто послал этого старика, полагал, что Рубинчик использует это время на поиск высоких покровителей и организацию защиты или просто сбежит из Москвы, исчезнет, скроется. Но с тех пор, как он уволился из редакции и подал документы на эмиграцию, ни о каких высоких покровителях не могло быть и речи. И куда можно скрыться от КГБ?

Рубинчик слепо шел по московским улицам, зная, что видит эти улицы в последний раз, и глубоко, полной грудью затягиваясь сигаретой. Да, теперь, перед смертью он мог позволить себе эту роскошь! Все его маневры с запоем, вытрезвителями, справками об алкоголизме оказались ерундой, детскими игрушками, мальчишеским хорохорством. Полковник Барский, на чье имя были адресованы доносы и рапорты сибирских управлений КГБ о его, Рубинчика, «аморальном поведении», собрал на него досье, не оставляющее выхода. Почти половина див и апостолш его тайной Лиги любви раскололись и дали собственноручные показания о том, что он, Иосиф Рубин, заманил их в свой гостиничный номер и лишил девственности в точном соответствии с формулировкой 120-й статьи Уголовного кодекса — «для удовлетворения своей половой страсти». Чудовищный монстр, блядун и развратник, порочащий к тому же русскую историю и великий русский народ, возникал на страницах этих показаний — монстр, которого и сам Рубинчик запросто приговорил бы к высшей мере. И теперь это ощущение неотвратимо близкого конца его земной жизни наполняло Рубинчика пронзительным, как открытие, пониманием красоты земли, с которой он должен, вынужден уйти — ее высокого голубого неба, шелеста ветра в пыльных листьях тополей, терпкого вкуса табачного дыма и удивительно трогательной морды трамвая, который со звоном выскочил из-за угла. Все, все вокруг, даже то, что он раньше презирал и ненавидел: идиотские лозунги, славящие КПСС, скандально-стервозные очереди в магазинах, хамоватые взяточники-милиционеры — все вдруг обрело дополнительные краски живой жизни и света, как в галоскопическом кинотеатре, когда вы надеваете специальные галоскопические очки. Но как не можете вы прикоснуться там к этой ярко-объемной природе, так и Рубинчик уже ощущал себя вне этого мира, сторонним, а еще точнее — потусторонним визитером и бесплотным духом.

Он умер. Правда, какая-то его оболочка еще осталась, она имела ноги и тащила их по улицам, бульварам и Садовому кольцу, но сам он — журналист, автор, полуэмигрант, отец двух детей и Учитель целого созвездия прекрасных русских див — этот Рубинчик уже умер, исчез, растворился в космосе. А ликвидация оболочки — вопрос двух-трех дней. Потому что нет у него иного выхода, не-ту! Господи, как глупо и безрассудно провел он время на этой прекрасной планете! Ничего не написал, не создал, а только гонялся за русскими девками, считая это подвигами по Божьему промыслу. Но теперь, обозрев свою жизнь глазами КГБ, Рубинчик ясно представил себе, какой взрывчатой силы материал попал к ним в руки. Дело Дрейфуса, дело о убийстве христианских младенцев и прочие наветы антисемитов можно было оспаривать в судах и опровергать в прессе, но какой Золя, Горький, Генрих Белль или Эли Визенталь станет опровергать неопровержимое и защищать его, «совратителя» и «растлителя» русских дев? И пусть даже знаменитый философ Булгаков признавал, что между еврейством и русской душой есть какое-то мистическое и предустановленное Богом влечение — плевало КГБ на философов!

Судебный процесс превратит его в сексуального маньяка и выродка, и клеймо это, как позорная татуировка, ляжет на его детей и на всех евреев. Но — черта с два! Этого он не допустит! Если у Ильи Габая, еврейского правозащитника, хватило сил повеситься после очередного допроса в КГБ, если у машинистки Солженицына хватило отчаяния выброситься из окна в момент, когда гэбэшники вломились к ней в поисках рукописи «Архипелага ГУЛАГ», и если у Мусы Мамута, татарского активиста, хватило героизма заживо сжечь себя после очередного отказа властей вернуть татар в Крым, то и у него найдется сила швырнуть свою уже бесполезную телесную оболочку под колеса поезда или якобы случайно отравиться выхлопными газами в своем гараже, закрыв двери и «спьяну уснув» в машине…

Да, это лучший вариант! И самый простой, безболезненный, решил Рубинчик, сидя вечером в котельной и достав из тайника папку со своей рукописью, которую следовало немедленно сжечь. Он подошел к топке, открыл ее чугунную конфорку, за которой гудело и билось упругое пламя. Он где-то читал, что Джек Лондон в день писал тысячу слов, то есть всего две страницы машинописного текста. А в его рукописи было уже триста страниц и еще в папке было около сотни страниц самых разных набросков и записей. Но для него это были не только четыреста листов бумаги, густо испещренных машинописными строками с рукописной правкой. Это была его первая, настоящая Книга — шестнадцать глав, в которых жили Инесса Бродник, Илья Карбовский, Владимир Слепак, Ефим Герцианов, Анатолий Щаранский, Рая Гольдина и еще десятки реальных и выдуманных им людей. Сжечь их было все равно, что и самому сгореть с ними в топке.

Рубинчик огляделся. Он должен выпить, и где-то в рабочем шкафу Шульмана должен быть спирт, которым Шульман не то протирает свои микроскопы, не то использует его для консервации своих амеб и червей. Рубинчик отложил рукопись, открыл шкаф своего сменщика и среди колб и пробирок увидел большую стеклянную колбу с прозрачной жидкостью и наклейкой, на которой от руки были нарисованы череп и кости и написано: «ЯД! НЕ ТРОГАТЬ!» Но это, конечно, вранье, все химики и биологи так маскируют спирт от случайных алкашей. Рубинчик взял колбу, открыл пробку и понюхал. Пахло спиртом, хотя, черт его знает — может, это технический спирт, а не питьевой. Но теперь, впрочем, это не имело значения. Он поднес колбу ко рту, отхлебнул глоток и вдруг услышал женский возглас: