Берегись вурдалака - Абаринова-Кожухова Елизавета. Страница 12
Надежда шла в шушаковский особняк, чтобы вручить Ольге Ивановне несколько экземпляров только что полученной из Москвы газеты с ее статьей. И хотя статья получилась очень хлесткой, особенно в той ее части, где журналистка брала под защиту вдову, безосновательно обвиненную в убийстве мужа, «родная» газета под благовидным предлогом публиковать ее не стала, и Надя передала статью в газету не то чтобы «желтую», а так — слегка желтоватую. Но, по мнению Надежды, даже и эта публикация должна была хоть сколько-то поднять душевный настрой Ольги Ивановны, к которой она во время их недолгой встречи несколько дней назад прониклась искренней симпатией.
Однако, оказавшись на Липовой улице, Надежда увидела перед особняком роскошный «Мерседес»-катафалк из бюро похоронных услуг. А из дома несколько человек с трудом спускали по мраморным ступеням не менее роскошный гроб.
— Неужели Ольга Ивановна!.. — ахнула журналистка, вспомнив, в каком подавленном состании она застала вдову и как та в минуту откровенности даже высказала желание наложить на себя руки.
— Ха, размечтались! — раздался прямо над ухом чей-то очень знакомый голос. — Да ваша Ольга Ивановна еще простудится на наших с вами похоронах!
Надя обернулась — рядом стоял Гробослав. Правда, теперь он был одет не в строгий кафтан, а в яркую курточку с многочисленными цепочками и наклейками, на одной из которых значилось: «Радио FM Голубая волна». Судя по всему, теперь он был не соратником князя Григория и воеводы Селифана, а радио-ди-джеем Гробом.
— А кто же тогда? — удивилась журналистка. — Неужто Оля?
— Фредик, — с немыслимым сарказмом ответил Гроб. — Извините, Наденька, я на минутку — работа.
Ди-джей извлек из бокового кармана мобильный телефон, набрал номер:
— Алло, вы меня слышите? Да-да, сразу в прямой эфир… Уважаемые радиослушатели «Голубой волны», это я, ваш любимый ди-джей Гроб, и на сей раз говорю с вами не из студии, а с Липовой улицы, где, как вам всем хорошо известно, расположен особняк нашего покойного олигарха Ивана Владимирыча Шушакова. Ну да, того самого, которого его же благоверная женушка и «пришила». Не прошло и месяца, как отсюда выносили гроб ее супруга, и вот вам пожалуйста, новые похороны. На сей раз хоронят шушаковского любимца Фредика. Для тех, кто не знает — водолаза. Как говорят, он был единственным приличным человеком в этой разухабистой семейке. Знаете, дорогие радиослушатели, я лично не присутствовал на похоронах Шушакова, но мне кажется, что гроб у Фредика не менее шикарный, чем у его хозяина. Говорят еще, будто Ольга Ивановна хотела похоронить его рядом с супругом, но из этой затеи ничего не вышло. А так как собачьего кладбища в нашем городе пока что нет, то погребение состоится в загородной усадьбе Шушаковых… Я, конечно, как всем прекрасно известно, не люблю распространять сплетни, но из источников, близких к достоверным, на днях почерпнул, что будто бы госпожа Шушакова сожительствовала с Фредиком, и покойный супруг ей в этом приятном занятии вовсе не препятствовал, а очень даже наоборот.
Надежде стало противно слушать весь этот мутный словесный поток, и она отошла в сторонку. Глянув вверх, она увидала Ольгу Ивановну, стоящую на балкончике второго этажа. Она была в том же темном платье с ярким цыганским платком. Время от времени она утирала слезы, а когда катафалк, дав протяжный гудок, отъехал, печально замахала рукой. Заметив Надежду, Ольга Ивановна величественно кивнула ей и медленными шагами покинула балкон.
Решив, что безутешной вдове теперь не до нее и не до газетных статей, Надежда решила отложить визит на другой день. А так как беседовать с ди-джеем Гробом ей, мягко говоря, не очень хотелось, Надя поспешила прочь с Липовой улицы.
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
ГОЛУБОЙ РЕВИЗОР
Немного поразмыслив, режиссер нехотя согласился с доводами Дубова:
— Ну хорошо, текст подкорректируем. Значит, так…
— И потом, если Сальери на сцене, то где же Моцарт? — спросила баронесса фон Ачкасофф. Тут уж Святославский не выдержал:
— При чем тут Моцарт? Ну скажите, при чем тут Моцарт, если предмет нашего исследования — Сальери? Да Моцартов сейчас что собак нерезаных, а Сальерей — единицы! — Немного успокоившись, Святославский продолжал: — Извините, господа, я погорячился. Но как вы не понимаете, что в данный момент Моцарт на сцене просто неуместен. В том-то и дело, что он не должен знать, что он Моцарт. То есть что он может быть отравлен.
— Отравлен? — с подозрением переспросил инспектор Столбовой. — Вы что же, собираетесь травить Моцарта по-настоящему?
— О боже мой! — всплеснул руками Святославский. — Ну что за непонятливые люди!.. Объясняю в сто двадцать десятый раз: все будет по-настоящему, как в жизни. И при любом исходе эксперимента вопрос о том, отравил ли один композитор другого, будет закрыт раз и навсегда. — Обернувшись к Щербине, режиссер заговорил уже сугубо по-деловому: — Ради чистоты эксперимента мы вынуждены отказаться от пушкинского текста. Значит, наша с вами задача, господин Щербина, несколько усложняется, но тем интереснее будет ее решать.
Святослав Иваныч, руководитель кружка художественной самодеятельности при городском Доме культуры, постоянно бурлил творческими идеями, малой толики которых с лихвой хватило бы на всю творческую биографию Станиславскому, Немировичу, Мейерхольду и Вахтангову, а кое-что перепало бы и самому Бертольду Брехту.
Последним достижением Святослава Иваныча на ниве театрального искусства стала постановка бессмертной шекспировской трагедии «Ромео и Джульетта», к которой он подошел не только с творческой, но отчасти и с практической стороны: поскольку в пьесах Шекспира большинство ролей мужские, а в драмкружке было немало представительниц прекраснейшего из полов, то Святослав Иваныч принял революционное решение — все мужские роли отдать женщинам и, соответственно, наоборот. Ради такого случая Святослав Иваныч даже сам раздухарился и сыграл роль Джульетты, о которой, как он признался в интервью местной газете, мечтал последние пятьдесят лет.
После шумного успеха, который поимела эта удивительная постановка, Святослав Иваныч обратился к творческому коллективу с новым призывом — дескать, а не замахнуться ли нам теперь, дамы и господа, понимаете ли, на Николая нашего дорогого Васильевича Гоголя? Артисты, всерьез поверившие в свои силы, с радостью согласились замахнуться, и теперь общими усилиями, в муках творчества, рождался новый театральный шедевр — «Ревизор».
Исполнитель роли Держиморды Василий Юрьевич Щепочкин в сегодняшней репетиции занят не был, но тем не менее пришел, имея желание и необходимость побеседовать с инспектором Рыжиковым, которому Святослав Иваныч после триумфального дебюта в роли госпожи Монтекки поручил роль Городничего.
Бегая по скрипучей сцене и то и дело натыкаясь на своих актеров, Святослав Иваныч раздавал новые гениальные идеи, касающиеся раскрытия главных образов.
— Городничий и Хлестаков составляют как бы взаимодополняющую пару, и мы должны довести это до сознания зрителя. — Святослав Иваныч окинул артистов слегка безумным взором. Артисты благоговейно молчали, ожидая, что на сей раз выдаст их режиссер. И режиссер не обманул ожиданий: — Так вот, мы придадим их взаимоотношениям некоторые черты гомосексуального влечения!
Городничий-Рыжиков воспринял это предложение спокойно — после того, как его шекспировская героиня, согласно режиссерскому замыслу, испытывала тайные лесбийские чувства к своей сопернице мадам Капулетти, инспектор был готов воплощать все, что угодно.
Увы, того же нельзя было сказать о Хлестакове, чью роль репетировал Вадик — тот самый юноша, что нес венок от осиротевших сослуживцев на похоронах банкира Шушакова. Не то чтобы Вадику было стыдно или неловко играть «голубого» на сцене, но он, при всем уважении к Святославу Иванычу, полагал, что «голубой» Хлестаков — это уже явный перехлест.