Берегись вурдалака - Абаринова-Кожухова Елизавета. Страница 38
— Он что, и впрямь барон, или это кликуха такая? — негромко спросил спецназовец, шедший вслед за командиром и Аркадием.
— Его подлинное имя до сих пор не установлено, — нехотя отвечал командир. — Надежда Федоровна предполагает, что он не местный.
— Удивляюсь, что Надежда Федоровна сама не пошла его брать, — заметил тот, что шел четвертым.
— Надежда Федоровна сказала, что с Альбертом мы и сами справимся, — объяснил командир. — Она сегодня допрашивает обвиняемых, завтра свидетелей, а послезавтра собирается в Москву. Не век же ей в этом городишке сидеть!
(Из того, как спецназовцы даже в разговорах между собой именовали Заметельскую не иначе как по имени-отчеству, было видно, что Надежда Федоровна пользуется у них самым высоким уважением, даже несмотря на свои молодые годы).
Но вскоре «разговорчики в строю» сами собою примолкли — тропинка вывела охотников за вурдалаками к небольшому оврагу, на краю которого приютилась убогая землянка. Да и заметна она была только благодаря тонкой струйке дыма, идущей, казалось бы, почти из земли.
Однако, взяв штурмом по всем правилам боевого искусства сие последнее вурдалачье пристанище, спецназовцы не обнаружили там ни барона Альберта, ни кого бы то ни было еще. Лишь возле печки с почти догоревшими дровами на лавке лежал сложенный вдвое листок. На нем четким почерком было написано:
«Верно все-таки говорят — в одну реку два раза не войдешь. Особено если эта река засорена всякими бездарными писаками: слыша звон, да не зная, откуда он, берутся судить о нас, творящих мировой порядок.
Да, я возвратился, чтобы установить его, исходя из новых условий, но неужто вы, жалкие людишки, могли всерьез подумать, что этот бездарный подражатель Гришка Семенов и впрямь — Князь Григорий?
Увы, я должен был до поры до времени носить личину барона Альберта, „чернильной души“, как его обозвала бесталанная Лизавета. Таковы были условия моего возвращения, и я их принял. Но что-то не сработало — и пускай эти всезнайки Василий и Надежда льстят себя уверенностью, будто именно их потуги сорвали мои великие замыслы. Но я еще вернусь. Не знаю, где, когда и в каком облике, но вернусь непременно.
Это все, что я должен заявить, прежде чем вновь буду предан адскому пламени».
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВОСЬМАЯ
ЧУДЕС НЕ БЫВАЕТ
Кинув взгляд на пролив, адмирал метрах в десяти от себя увидел Кисси. Ее головка грациозно покачивалась в такт музыке. Евтихий Федорович аккуратно положил скрипку на траву и, отломив кусок белого батона, кинул Кисси. Та ловко его поймала.
— Эх, Кисси, знала бы ты, как это противно — менять внешность, имя, скрываться от всех, чтобы не попасть на мушку каким-то негодяям, истинным ничтожествам, — вновь вздохнул адмирал. — И единственный человек, с которым я мог бы поговорить начистоту, ничего не тая, далеко отсюда. В Москве. — Рябинин бросил Кисси еще ломтик и вновь, прикрыв глаза, нежно запиликал на скрипке.
Когда адмирал вновь глянул в сторону пролива, скрипка чуть не выпала у него из рук. На берегу стояла и улыбалась Евтихию Федоровичу обнаженная молодая женщина, каждая черточка которой была до боли ему знакома. У ее ног лежала мокрая зеленоватая шкура Кисси.
— Надя, неужели это вы?! — вскрикнул адмирал. Действительно, на берегу стояла ни кто иная, как московская журналистка Надежда Чаликова — та самая, которая составила адмиралу протекцию при устройстве на «Инессу».
— Да, это я, — улыбнулась Чаликова, присаживаясь рядом с адмиралом. — Надежда Чаликова, она же — Кисси, грозная обитательница Кислого моря.
— Но для чего этот маскарад? — удивился адмирал. — Ну, со мной-то все понятно: детектив Дубов должен считаться погибшим, чтобы не стать жертвой нового покушения. Но вам-то это зачем, да еще в столь экстравагантной форме?
— A что, действительно недурно? Я нарочно приняла такой облик, чтобы быть поближе к месту действия и в то же время считаться как бы вне игры.
Василий Щепочкин привык добросовестно выполнять любую работу, любое дело — будь то страхование жизни и имущества граждан, или частное расследование, или, например, отопление обширного здания 1-ой городской гимназии. Хотя отчего же «например»? Именно этим Вася теперь и занимался. Вернее, занимался не самим отоплением, так как в конце августа в этом еще не было необходимости, а осваивался на новом для себя месте.
В кочегарке Щепочкин был не один — тут же находился без недели десятиклассник этой же школы Михаил Сидоров. Нейрохирургам московского госпиталя, куда Миша был переправлен с подачи Надежды Заметельской, удалось не только «поставить его на ноги», но и не допустить необратимых последствий в работе мозга. Так что Миша вновь был тем же «не в меру любознательным мальчонкой», как его охарактеризовал князь Григорий и каким мы помним его из первых глав нашего повествования. Лишь в глубине глаз порой мелькала тень какого-то неосознанного страха.
Но Миша держался молодцом. И более того, был занят весьма полезным делом: составлял что-то вроде беллетризированного описания «Дела князя Григория» и теперь пытался восстановить ту часть событий, которую пропустил, будучи выключен из них самым брутальным способом. Но, к сожалению, большинство участников дела были по разным причинам недоступны и не могли изложить Мише своего видения событий. Ди-джей Гроб лежал в гробу. Барон Альберт числился бесследно исчезнувшим. Григорий Алексеич Семенов, полковник Селиванов, бывший инспектор Рыжиков и прочие заговорщики находились за решеткой и теперь давали показания не Михаилу Сидорову, а выездной сессии Верховного суда. (Миша в качестве потерпевшего побывал на одном из заседаний, где мог поглядеть в глаза своему убийце). Володя Краснов из параллельного класса, как не замешанный непосредственно в преступлениях, оставался на свободе, но к откровенностям склонен не был, хоть и по иным причинам, чем несколько месяцев назад. Надежда Федоровна Заметельская находилась в Москве, Герхард Бернгардович Мюллер в Штутгарте, а Каширский, он же Федор Петрович Рогожкин — в родном городе N. Зато Василий Щепочкин охотно согласился помочь Мише и теперь сочетал приятное с полезным: наводил порядок в котельной и увлеченно рассказывал обо всем, что знал и помнил:
— …И тут Анна Сергеевна как выхватит плетку да как грохнет о пол: «По делу говорите, барон, нечего тут рассусоливать!» Я этого, правда, сам не видел, только слышал, потому что в шкафу сидел…
Его слушатель, примостившись возле какого-то агрегата, старательно записывал, положив тетрадь на коленки, едва прикрытые джинсами, переделанными в «бриджи». Из рассказа Василия выходило, что роль Анны Сергеевны во всей этой невероятной истории была куда более важной и значительной, чем Миша поначалу себе представлял, и он уже подумывал, как бы «расколоть» учительницу на эксклюзивное интервью, когда начнется учебный год.
Но действительность, как известно, порой превосходит самые смелые наши ожидания. В тот миг, когда Василий, увлекшись, изображал, как он разбил кубок со священным ликом князя Григория (и при этом едва не расколошматил пропахшую дешевым вином старую кружку, оставшуюся от прежнего истопника), дверь распахулась, и на пороге кочегарки появилась собственной персоной Анна Сергеевна Глухарева. Не видевший ее несколько месяцев, Миша едва узнал свою математичку — настолько она постарела, поседела и как-то поблекла. Но, несмотря на все невзгоды последних месяцев, Анна Сергеевна сохраняла свою всегдашнюю энергию и жизнерадостность.
— Вася, как хорошо, что я тебя застала — я ж как раз зашла в школу забрать кое-какие свои вещи.
Заметив Мишу, Анна Сергеевна непритворно обрадовалась и бросилась его обнимать:
— Мишенька, я так рада, что ты снова здоров! Я предупредила Марью Петровну, чтобы она тебя не очень спрашивала, пока не наверстаешь программу…