Прыжок Ящера - Щупов Андрей Олегович. Страница 81

В следующий миг меня грубо оторвали от стула, поволокли вон из квартиры – через обагренную кровью Гонтаря прихожую, вниз по лестничным маршам. От ударов о бетон гипс терся и рассыпался. Наружу показался желтый коготь. Конвойные этого, по счастью, не заметили. Скрипнула парадная дверь, в глаза ударили фары допотопного, крытого брезентом грузовичка.

– Куда светишь, гнида! Ничего ж не видно!..

Но тот, кому положено быть зрячим, видел все прекрасно. Первых выстрелов я не услышал, но почувствовал. С хрипом осел конвоир справа, второго шатнуло и следующим попаданием отбросило в сторону. В какую-то пару секунд я оказался свободным. Еще поворачивали головы чекисты, шагающие впереди, но время работало уже не на них. Футбольным свингом нога устремилась вперед, и коготь вошел под ребра оборачивающегося ко мне Поэля. Всхрапнув, он сделал попытку уцепить меня за ворот. Я проворно увернулся. Еще удар, и он кулем завалился на тротуар. Из темноты ударила слепая очередь, кто-то успел вскинуть ППШ. Но невидимые стрелки продолжали давить на гашетки. Снабженное глушителями оружие без устали сеяло горячий свинец, и багровые цветы смерти буйно прорастали справа и слева, пятная тела бойцов НКВД.

Ребус оказался не столь уж сложным. Прищурившись, я разглядел темнеющую впереди «Оку», и тотчас сверкнула в голове разгадка. «Чип и Дейл»! Конечно, это были они! Неведомым образом эти профессионалы сумели найти меня и здесь! Должно быть, о них и поминал Гонтарь незадолго до своей смерти. «Хвост» на поверку оказался охраной, на которую мы уже перестали надеяться…

Что было сил я рванулся к машине, оставляя на тротуаре куски гипса. Пуля Надюхи сидела в изувеченной ноге, но странное дело! – боли я почти не чувствовал.

Позади вновь загрохотали автоматы, но я уже выбежал из полосы света. Пули посвистывали где-то совсем рядом, и я бежал, низко пригнувшись, стремительно перебирая ногами.

Увы, до спасительной машины я добраться не успел. Должно быть, в «Оку» швырнули гранату – вероятно, даже целую связку. Громовой взрыв подбросил легковушку в воздух, и на мгновение улица озарилась трепетным сиянием. Я ошеломленно вскинул голову, поднял руки, защищаясь. Пламя и дымный, расползающийся в стороны чад обжигали на расстоянии. Судьба-злодейка отвесила мне доброго пинкаря, уничтожив последних соратников.

Мышонком я метнулся в проулок, за первым же углом повернул в сторону. Направление выбирал интуитивно. Пули били по зданию, щербили кирпич, но меня уже потеряли из виду. Тех секунд, что подарила мне парочка профессионалов, оказалось достаточно, чтобы порвать поводок. Задыхаясь, я бежал и бежал. Смаху пролетел скудно освещенный сквозной подъезд, по пути сшиб какого-то пьяного матросика, свирепо молотнул по его взбешенному лицу. Этот сопляк принялся садить мне вслед из «Маузера», но верная рука революции на сей раз дрогнула. Морячок, видно, немало принял на грудь и гарантированно попасть мог разве что в стену близстоящего дома.

Во дворе у детской песочницы я неожиданно наткнулся на оседланного коня. Привязав поводья к деревянному мухомору, всадник куда-то отошел. Может, заскочил к зазнобе, а, возможно, попросту справлял где-то большую и малую нужду. Так или иначе, но против легкого галопа я не возражал.

В жизни не ездил на лошадях, однако все получилось само собой. Отвязав поводья, я взлетел в седло и, не долго думая, колотнул пятками по теплым бокам. Счастье, что скакун не встал на дыбы. Джигита вроде меня ему ничего не стоило бы сбросить на землю. Но, вероятно, жеребцу тоже прискучило томиться без дела. Взбрыкнув гривастой головой и дотянувшись разок зубами до гипса, он запереступал своими нервными ногами и наконец спущенной с тетивы стрелой ринулся во мглу дворов. Копыта защелкали по камням, меня затрясло и закачало. Держать равновесие оказалось занятием непростым, но и падать я не собирался. Клюнет петя-петушок, еще и не тому обучишься. Да не за семестр, – в пару-тройку минут!

Прижимаясь к холке я уходил от выстрелов и преследования. Конь сам выбирал направление, пересекая улицы и временные потоки. Последние я чувствовал, как резкую смену климата. Жар сменялся жутчайшим морозом, ветер задувал в лицо колючим снегом, сменялся дождем и вовсе стихал. В тишину врывались стрекот пулеметов и надрывные гудки паровозов. Город, объятый похожей на шаль смертью, слово «смерть» отвергал напрочь. Одурманенный человеческим гением, в десятках разновеликих ипостасей он продолжал жить своей загадочной и неправедной жизнью. Я был неотъемлемой частью этой жизни.

Глава 37

Утро золотило верхушки сосен, рыжая метла солнца сосредоточенно подчищала лес, разгоняло остатки тумана. Пичуги порхали между ветвей, обмениваясь последними новостями, надсажаясь в щебете. Выглядело все так, словно природа затевала неведомый птичий праздник. До моих бед и невзгод ни утреннему ветерку, ни пернатому племени дела, понятно, не было. Вороной мой подустал, и я не понукал его, позволяя идти неспешным шагом. Впрочем, на понукания у меня и самого уже не доставало сил. Ныла скрюченная спина, поступь коня болью отдавалась в изуродованных ступнях.

Увы, то, чего я ждал и боялся, случилось. Пугающие изменения наконец-то коснулись второй ноги. Поэтому вниз я старался не смотреть. Страшная это была картинка! Картинка, от которой кружилась голова и самовольно всплывали былые видения. Даже то, чего я вроде бы не помнил, оживало в памяти целыми эпизодами. Как если бы пластами отваливалась от стен богодельни штукатурка, обнажая скрытую доселе иконную роспись. Жутковатые когти на чешуйчатых ногах срабатывали наподобие мнемонических узелков. Один вид их повергал в состояние транса. Слух начинали терзать крики убиваемых витязей, далекий перезвон алебард и мечей непостижимым образом врывался в шорохи леса. Из колышущейся листвы проступали искаженные гневом лица, а напряженные фигуры мчащихся в атаку ратоборцев заставляли съеживаться. Ветер становился густым и терпким, а вместо пронзающей воздух мошкары я начинал вдруг видеть вражеские стрелы.

Было это или не было? Отчего я помнил то, что в этой жизни не происходило? Или ЭТА жизнь являлась всего лишь послесловием, неким эпилогом к истинной судьбе?

Встряхиваясь, я заставлял себя бдительно озираться. Лес отнюдь не являлся безобидным. В этом, к несчастью, я тоже успел убедиться. На одной из троп меня самым жестоким образом обстреляли из луков и арбалетов. Спасибо коняге! Этот иноходец первым учуял присутствие чужих, расслышав посвист спускаемой тетивы, отреагировал, как и следует реагировать боевому коню. Животинка была еще та – из гражданских полыхающих пламенем войн, возможно, успела поучаствовать не в одной сече, а потому моментально взвилась на дыбы, рванув от опасности прямиком через колючий кустарник. Те, что готовили на нас засаду, разъяренно крича, затопали следом. Но пешком – это не на коне. Ободрались мы в кровь, однако и от гикающих лучников ушли. Хотелось надеяться, что ушли надежно.

Глаза слипались, тянуло в сон, но ощущение вездесущей угрозы не позволяло расслабиться. Смыкая веки, я лицезрел лиловые, кружащие меж деревьев кольца и понимал, что если усну, то это как минимум продлится часов семь-восемь. А за такую прорву времени меня сотни раз успеют освежевать и сварить в каком-нибудь людоедском котле.

Зимы здесь, судя по всему, не наблюдалось вовсе, мы вторглись в полосу вечного лета. Справа и слева колыхались гигантские листья папоротника, воздух наполнял звон гигантских мух и стрекоз. В другое время этой красотой можно было бы любоваться и любоваться, но нынешнее мое состояние чувственным наслаждениям не способствовало. И потому поблескивающую в солнечных лучах радужную вязь паутины я равнодушно рвал взмахом руки, а на порхающих меж древесных стволов бабочек с крыльями в добрую суповую миску не обращал ни малейшего внимания. Бурелом кончился. Выехав на опушку леса, я озадаченно натянул поводья, останавливая коня.