Иное небо (Чужое небо) - Лазарчук Андрей Геннадьевич. Страница 57

– В Крым – это хорошо, это спокойно... Слушай, а Стефу мою ты еще не видел?

– Когда бы я успел?

– А, ну, значит, познакомитесь...

Строго говоря, мы с дедом не были никакими родственниками: когда мы со Снежкой еще жили вместе, дед уже поселился отдельно от Клавдии Павловны – на этой самой ферме. Потом они как-то незаметно развелись, дед женился на турчанке Софии – это было ее христианское имя, старого я не запомнил. Но через год София задохнулась в дыму, когда загорелся старый дедов дом, а сам дед уехал на базар в Ржев; София должна была вот-вот родить, у нее страшно опухли ноги, и она не сумела выбраться из своей комнаты, дом потушили, но спасти ее не смогли. Прошло пять лет с тех пор, теперь и дом у деда был новый, и жена новая, и сам дед все еще был как новенький: черный, мелкоморщинистый, но совершенно железный... а все равно что-то от Софии осталось во всем: и в доме, и в деде, и даже в новой его жене...

– Стефания, – важно сказала мне новая дедова жена, подавая руку. Рука у нее была жесткая и шершавая, зато сама она – сдобная, состоящая из тугих шариков, с соломенными выгоревшими волосами, веснушками на круглых щечках и курносом носу, но чернобровая и черноглазая. – Лучше просто Стефа.

– Игорь, – сказал я. – Лучше тоже просто.

Она фыркнула и почему-то смутилась. На вид ей было лет двадцать шесть – двадцать восемь. Деду в октябре стукнет семьдесят...

– Собирай на стол, – скомандовал дед. – Чтоб все было как надо.

– Будет, Иван Терентьевич, – засуетилась Стефа. – Все будет.

– Ну и ладно. А мы пойдем перекурим чуток...

Курить мы расположились на втором этаже, в кабинете – так называл дед эту комнату, где у него хранились всякие бумаги, деньги, прочие ценности. Тут он и отдыхал, если было время. Одна из стен была целиком завешена турецким ковром – память о Софии. От ковра несколько лет пахло дымом. Посередине ковра висело отделанное серебром охотничье ружье. Это было так – украшение. Настоящий арсенал дед держал в сейфе на первом этаже. Мне бросилась в глаза новая фотография на стене: дед, молодой, двадцатилетний, в летном шлеме и очках-консервах на лбу стоит, положив руку на лопасть винта тупомордого самолетика. Белыми буквами в углу: "19.06.1941 г. Южный фронт".

– Вот, повесил, – проследив мой взгляд, сказал дед. – Сохранилась же как-то... маленькая такая, не разобрать ни черта. Отвез в Ржев, в ателье, говорю: увеличить. Они говорят: ладно, завтра будет. А сделали вон как лучше новой. Но и взяли, канальи... да.

– Много взяли?

– Хорошо взяли. Я аж вспотел, как услышал. Но – стоит того, как тебе кажется? А немчик там, в ателье-то, сидел, скалится на меня, в "ишака" пальцем тычет: о, мол, руссиш вундер! Я ему и говорю: а я на нем, между прочим, тринадцать "мессершмидтов" завалил. Его всего и перекосило, бедного...

– Тринадцать? – я приподнял бровь. Раньше я слышал про четыре.

– Ну, это всех – тринадцать. "Мессеров"-то четыре всего. Остальные "юнкерсы", "хеншели", под завязку – "дорнье"...

– Все помнишь, – сказал я.

– Да вот, помнится, – сказал дед. – Чем дальше, тем...