КАМЕРГЕРСКИЙ ПЕРЕУЛОК - Орлов Владимир Викторович. Страница 21
9
Затруднительное положение Соломатина было отменено птичьеголосым явлением в «покои» трех хозяйских дочерей.
– Это что же, батяня, вы забрали от нас молодого человека?! - воскликнула старшая из сестриц.
– Во! Девочки-припевочки! - то ли обрадовался, то ли растерялся Каморзин. - Саша, Маша и Палаша. Это - по старому. А по их разумению - Сандра, Мэри и Полли. Сестры кроткие, благочестивые! Крылышки отрастают на лопатках. Пахучие, пушистые. Будем стричь на оренбургские платки!
«Манера, что ли у него такая в общении с чадами? - удивился Соломатин. - Аж слезы блеснули в глазах. Или он вынужден юродствовать передо мной? Странно, странно, шутом Павел Степанович вроде бы себя на моей памяти не проявлял».
– Началось! - поморщилась Саша-Александра-Сандра. - Пойдемте, Андрюша, в наш девичий пансион.
Среднюю дочь Каморзиных, вспомнилось Соломатину, тринадцати лет, звали Марией, младшую, девяти лет, - Полиной.
Девичья, полом просторнее «покоев», но чрезвычайно тесная из-за перенаселения народом и атрибутами девичества, гремела колонками аудиосистемы. Первое же, что бросилось в глаза Соломатину, будто карточка любимой лейтенанту Шарапову в подвале продуктового магазина, была солидных размеров, метр на метр, физиономия Моники Левински. Почти три стены девичьей были обклеены, обкноплены, увешаны фотографиями, картинками с действиями каких-то людей, постерами из глянцевых журналов, обложками дисков и музальбомов, вещичками, что ли, и еще неизвестно чем. Соломатин, и так ошарашенный уводом в неожиданную для него компанию, соображал неуклюже, раскрошив внимание, и для него кроме рожи малоприятной ему Моники Левински всяческие подробности стен воспринимались бессмысленными пятнами. Потом, а по ходу разговора - и тем более, кое-какие смыслы стали доходить до Соломатина. В частности, вблизи Моники на бумажных лентах читались на стене слова, выведенные крупными буквами, надо признать, искусным шрифтовиком. В них шла игра с утверждением, вбиваемым в голову всем поколениям бывшей шестой поверхности суши. Слева от героини Овального кабинета висело «Жизнь надо прожить так, чтобы не было мучительно». Под самой же Моникой призыв был звонок: «Жизнь надо прожить так!» Позже Соломатин углядел среди удостоенных чести разместиться рядом с Моникой - Аллу Борисовну и Лолиту, этих отчего-то - головами вниз (а под Лолитой и рекламу рекордно действующего порошка «Би макс», только им можно отстирать белье Лолиты).
– Так что мы будем делать с вами, друг вы наш милосердный? - спросила Александра.
– В каком смысле?
– Чем вас развлечь? И чем вы нас будете развлекать?
– Вы хозяйки… - развел руками Соломатин.
– Я прихватила две бутылки красного, полусухого, к блинам они - дурной тон, а из холодильника можно брать пиво старика Каморзина, - сказала Александра.
– И мне пиво! - заявила младшая, Полина.
– Ты выбрала кока-колу, - жестко сказала Александра. - И навсегда. Возврата нет.
– Завтра утром Павлу Степановичу пиво болезненно понадобится, - сказал Соломатин.
– Э-э! С утра и сбегает в палатку. Полли, броском к холодильнику, ты у нас самая бОрзая! А вам, Андрюша, можно продолжить и водочкой. Мэри, тебе вина?
– Иес! - кивнула средняя, Маша.
– А вы, Андрюша, доктор наш милосердный, - подмигнула Соломатину Александра, - глазик-то на нашу Лизочку положили, это все заметили!
– Отчего вы, Александра Павловна, - поинтересовался Соломатин, - называете меня милосердным да еще и доктором?
– Ну а как же? Старик Каморзин сказал, что вы доктор. От каких напастей вам положено врачевать?
– Он ввел вас в заблуждение. Павел Степанович посмеивался надо мной, называя «стюдентом». Я же по глупости разворчался, заявил, что студентом я побыл в одном именитом вузе, но не медицинском, получил диплом, и по европейским установлениям именовать меня следует д-р, доктор. А Павел Степанович насмешку надо мной укрепил.
– Дыр! - обрадовалась Маша, изо рта ее пузырем вылетела жвачка, но тотчас и вернулась к зубам.
– Именно, что Дыр! - произнес Соломатин чуть ли не горестно.
Александру Павловну разъяснения Соломатина, похоже, разочаровали. Но она продолжила нападение:
– А на нашу Элизабет вы посматривали! Да и она на вас взглядывала с интересом!
– Дровишки откуда? Из лесу вестимо! - сообщила Полина и поставила на пол три бутылки «Арсенального».
– И никаких «Макарен»! - прорычала Александра. А к Соломатину обратилась любезно: - Но должна предупредить. Насчет Лизаветы не обольщайтесь. А что мы все на «вы» да на «вы»?
– Я, следуя приличия, - сказал Соломатин. - А вы - оттого, что я для вас ящер юрского периода.
– Какой вы кокетливый, - рассмеялась Александра. - К тому же нынче в моде пожилые бойфренды, на голову короче подруг. Но ты-то… Вы-то ростом не обижены… Давайте на брудершафт и перейдем на «ты». А я расскажу про Элизабет.
– Не тормози! - поддержала сестру Маша. - Сникерсни!
По разумению Соломатина, человека (его, ее), обогатившего соотечественников словечком «сникерсни», стоило бы в выходные дни выставлять, скажем, по соседству с диковинными птицами в зоопарке или катать на нем, как на пони, детей, за плату разумеется, а в будние дни возвращать в люди. Разумения своего Соломатин не высказал, а выпил протянутое и чмокнулся с Александрой Павловной Каморзиной, чмоканье вышло протяженным и приятным.
Старшеклассница Александра (Соломатин испросил разрешения называть ее Сашенькой) подругой модного пожилого бойфренда не смотрелась. Ростом не вышла (ну сто семьдесят сантиметров, что ли, куда до Эль Андерссон), узкая в кости, худенькая, с острыми плечиками и небольшой головой, хрупкая, поначалу она производила впечатление именно барышни. Ан нет. Очень скоро Соломатин уразумел, что перед ним женщина, и по старомодным определениям, женщина - интересная и ладная, («гибкий стан благородный» - пришло даже в голову Соломатину). Тотчас же было отменено признание Сашеньки хрупкой. Голубое (к цвету глаз) с палевыми разводами шелковое платье старшей сестры (предположение Соломатина о том, что оно хозяйкой и сшито, возможно, и под присмотром Фаины Ильиничны, позже подтвердилось) было скромным (до колен), но и откровенным: взгляните, какие у вашей собеседницы благодеяния природы, какая грудь и какие бедра, восхититесь ими.
– Андрюшенька, что ты на меня так смотришь? - подняла брови Александра. - У тебя просто плотский взгляд.
– У меня всего лишь одобряющий взгляд, - сказал Соломатин. - И потом. То я на Лизавету глаз положил, а теперь - на тебя. Не много ли во мне чувств?
– Нет, это я к тому, Андрюшенька, - принялась вразумлять Соломатина Александра, - что ты мог подумать, будто у меня там силиконовые холмы. Или гель. Нет. Был бы случай, я бы тебе показала, что шрамов там нет. И места эти у меня не холодные. Гены, Андрюшенька, гены! Мне повезло!
– Иес! Уэлл! - воскликнула Маша. - Вау!
– Не пытайтесь договориться с тараканами! - вскинула руку Полина. - Приобретите «Машеньку» и всем тараканам - конец!
Сейчас же был снят туфель с ноги и направлен в голову Полины.
– Сразу и по кумполу сфинкса! - оценила действия сестры Полина. - Сделай «Дью»!
Тут, полагаю, уместно сообщить достославным читателям о том, какие чувства вызывали у Соломатина средняя и младшая дочери напарника. Маша во все время разговора в девичьей возлежала головой к спинке дивана, ноги то опускала на пол, чтобы размять пальцы или почесать икры, то водружала на столик с колесиками, где и размещались напитки и деликатесы. В тринадцать лет она была выше Александры и раза в два толще ее. В древние времена ее бы дразнили: «Жиртрест, мясокомбинат, промсосиска!», теперь же в школе величали словом «Тело». При этом ее нельзя было признать пухлой или рыхлой, она была пышная девица, отчасти - лениво-громоздкая, что, возможно, ей и нравилось. Рыжие, нарочито взлохмаченные волосы (под Анастасию) как бы подчеркивали ее громоздкость, одежда Мэри-Маши была домашней - свободный свитер и свободные шаровары, туфли же ее скорее походили на шлепанцы. Возлежа, она занималась лишь работой со жвачкой, иногда попивала винцо и курила. Жвачку изо рта не выпускала, а загоняла ее в защечный, хомяковый угол.