Приют сердец - Хэтчер Робин Ли. Страница 15

– Филипп…

Он выбежал из дома, обезумевший и гонимый страхом.

– Что ты собираешься делать, Мартин?

Мартин поднял глаза и увидел Алана, прислонившегося к перегородке стойла, его рыжевато-золотистые волосы небрежно спадали на лоб.

– Собираюсь на рыбалку, – ответил Мартин, поднимая удочку и выпрямляясь.

– На улице чертовски жарко.

Мартин пожал плечами.

– Не важно. Жарко везде, а мы с Генералом намерены порыбачить.

Мартин не был уверен, нравится ли ему Алан Монтгомери или нет. Это был странноватый на вид парень, лет двадцати шести, с зелеными глазами и большими ушами, торчавшими из головы. Казалось, что он постоянно улыбается, насвистывает или делает что-то еще.

Алан появился в «Спринг Хейвен» около пяти месяцев назад в поисках работы. Филипп сказал, что у него нет денег, чтобы кого-то нанимать, но разумно позволил провести ночь в амбаре. По какой-то причине Алан остался в имении, работая только за еду и жилье. Будучи крепким, он выполнял обязанности за троих, и, постепенно его стали воспринимать как члена семьи.

Алан собирался еще что-то сказать, но в этот момент в амбар ворвался Филипп, совершенно не замечая их присутствия. Он бросил седло на спину лошади и исчез без единого слова.

Мартин старательно притворился, что странное поведение отца его не волнует. С видимой небрежностью он перекинул удочку через плечо и охрипшим голосом произнес:

– Пока, Алан. Пошли, Генерал.

Мариль опустилась на верхнюю ступеньку лестницы после бурного взрыва Филиппа. Она закрыла лицо руками, но глаза оставались сухими. Все слезы выплаканы давным-давно. Сейчас ее заполняла только усталость. Когда же в последний раз она чувствовала что-то еще, кроме вечной усталости?

– О, Филипп. Что происходит с тобою? Что происходит с нами? – прошептала она.

В тысячный раз она попыталась точно припомнить, когда впервые заметила перемену в Филиппе. Когда он взглянул на нее со страхом, ненавистью, а не с любовью в глазах? Возможно, это случилось, когда Брент прислал чек, незадолго до Рождества, и Филипп рыдал в ее объятиях. И снова это повторилось в январе, во время приступа лихорадки.

– Ну ладно, слишком много надо сделать, а не рассиживаться весь день, – ослабевшим голосом произнесла вслух Мариль.

Она схватилась за дубовые перила и встала на ноги. В платье, свободно висевшем на худых плечах, она спускалась по лестнице как старуха. Сойдя, Мариль повернула на кухню, решив посмотреть, что готовит на ужин Сьюзен.

– О! Мистер Монтгомери, я не видела вас, – вскрикнула она, врезавшись в него у задней двери.

– Извините, мэм. С вами все в порядке?

В его голосе прозвучала искренняя забота; руки задержались на ее плечах чуть дольше, чем было необходимо для удержания равновесия. Она взглянула в его смешное лицо и почувствовала странное облегчение.

– Со мной все хорошо, спасибо, мистер Монтгомери.

На лице Алана появилась его обычная кривая улыбка.

– Вам не кажется, что пора называть меня просто Алан? Мне хочется быть для вас другом.

– Да, конечно, вы – друг… Алан. И я действительно ценю все, что вы сделали для нас.

Он кивнул и отступил в сторону, давая ей пройти. У Мариль, когда она протискивалась мимо нее, возникло странноватое чувство, что все стало не совсем таким, как было несколько мгновений назад.

Филипп гнал лошадь через поле, подкованные копыта животного колотили по красновато-желтой земле, выбрасывая красные камни глины. Сейчас Филипп каждый день проводил вот так несколько часов. Он хотел обогнать привидение на скакуне. Оно не могло звать его из-за грохота копыт.

Июль почти кончился. С того дня, как он стремительно вырвался из дома, Филипп кочевал в своем офисе в городе. Каждый день он ненадолго заезжал повидать детей, обычно оставаясь с ними на ужин. Конец дня он проводил, подготавливая бесполезные правовые сводки – бесполезные, потому что он был повстанцем, а у власти находились янки, – или на лошади. Эти скачки стали единственным звеном, связывающим его со здравым умом, и в минуты просветления, он осознавал это.

Солнце садилось, яркий оранжевый шар ослепительно висел за вырисовывающимися на его фоне деревьями. Он пришпорил лошадь, и они взлетели над забором. Филипп чувствовал под собой власть и упивался ею. Почему я боюсь ехать домой? – мысленно спросил он себя.

– Я не боюсь! – произнес он сквозь сжатые зубы и повернул лошадь в направлении к «Спринг Хейвен».

Солнце быстро исчезло, Филиппу пришлось перейти на шаг. На вечернем небе засветились миллионы звезд, и он ощутил странную свободу. Ничто не преследовало его. Наконец ему стало легко, и он снова был в состоянии ясно мыслить.

Бедная Мариль. Прошла целая вечность, с тех пор, как он был с ней вежлив. Их единственная за день встреча проходила натянуто и неприятно, Филипп постоянно искал свой призрак, Мариль наблюдала за ним. Она стала еще тоньше, совсем изможденной за последний год. Когда же он видел ее улыбку или слышал смех – смех, бывший таким заразительным, когда они были моложе? Сегодня ночью он возместит ей все. Он будет просить у нее прощения. Он обнимет ее, займется любовью, и все станет так, как было когда-то.

Филипп молча скакал по полям, с каждым шагом к дому чувствуя себя сильнее. Сейчас безумие и темный туман отступили, и он почувствовал принадлежность к чему-то хорошему. Филипп знал в совершенстве свои земли, что даже темнота ночи не сбивала его. Скоро он подъехал к жилищам наемных рабочих. Большинство из них стояли пустыми; негры настояли, что будут жить где-то еще, там, где смогут знать, что они свободны. Только Чарли и дядюшка Дэн остались на своем месте, да в одну из хижин въехал Алан.

Хижины вырастали перед ним сплошной темной линией. Филипп осмотрел подпругу и повел лошадь между ними, с тоской в сердце вспоминая время, когда это место бурлило жизнью, женщины склонялись над люльками, негритята бегали и смеялись вокруг. Старики покачивались на верандах, в то время, как мужчины трудились на бескрайних акрах хлопковых плантаций. В его памяти не осталось ни нищеты, ни недостатка, ни отсутствия свободы. Он видел прошлое сквозь розовые воспоминания своего детства.

Дверь его дома открылась перед ним, и Филипп замер на месте, не желая ни заходить, ни отвечать на какие-либо вопросы. Он спешил к Мариль – сказать ей, что разум его просветлел, страхи исчезли, что сейчас…

Он услышал ее приглушенный смех и поднял глаза. Золотистый свет из открытой двери окутывал двоих людей на покосившемся крыльце. Алан обнимал ее с видом собственника, проводя любящей рукой по ее распущенным волосам.

– Я люблю тебя, Мариль, – тихо произнесенные слова раздались как гром в ночи.

Филиппу показалось, что начинает холодеть вдруг воздух. Даже не глядя, он знал, что возвращается призрак еще чернее и больше, чем прежде. Он повернул голову и смотрел, как приближается его привидение, пронизывая леденящим холодом июльскую жару. Оно звало Филиппа, делало знак войти в его пространство, присоединиться к леденящему, похожему на бездну, забытью.

– О, Алан, – он услышал нежный вздох Мариль.

Когда ее слова замерли, призрак снова позвал его, уговаривая, обещая место мира и спокойствия, место, где не останется никаких чувств. Подавленный, он вступил в пустоту.

Мариль позволила себе остаться слишком долго. Рука Алана лежала поперек ее живота, и когда она попыталась выскользнуть из-под нее, он крепче прижал руку.

– Не уходи, – хрипло прошептал он.

– Мне нужно идти, Алан. Уже поздно, и я…

Он поцеловал ее в шею, потом легко куснул за ухо.

– Я знаю, – выдохнул он возле мочки уха, отчего приятная дрожь пробежала по ее спине.

Они не спеша одевались, чувствуя спокойствие в присутствии друг друга. Казалось, будто они были любовниками целые годы, а не две коротких недели. Мариль почувствовала себя снова ожившей. Она любила и была любима. Находясь с ним, она забывала обо всем остальном. Она могла притвориться, что они – муж и жена, что существуют только они вдвоем – нет никаких проблем, никаких тревог, разочарований, мыслей о том, что Филипп теряет рассудок… Никаких воспоминаний о забытом детстве.