Клочья тьмы на игле времени - Парнов Еремей Иудович. Страница 22

Мирхорст вышел, не доезжая остановки до вокзала на Александерплац. Прошел пешком до Мариан-Кирхе. Остановился перед порталом. Звездный свет фосфорился на башенном шпиле. Улица была слабо освещена. Липы еще не облетели. Смутно вырисовывались очертания средневековой фрески. Ночь растворила краски. Только темное и светлое. Ночная тень и холодный ночной блеск. «Пляски смерти». Работа неизвестного мастера. Поражают размеры фрески. В правом верхнем углу вы видите…

Поднялся по ступеням. Захотелось очутиться в гулком сумраке храма. На звонких плитах его, под далеким невидимым сводом. Захотелось увидеть отблеск витражей на холодной и гладкой бронзе купели.

Прочь городские заборы, в снежные выйдем просторы,

Не страшимся ни грома, ни тьмы,

Даже смерть встречаем смехом мы.

Протопал через улицу отряд Гитлерюгенд. Ночь раскололась на синие, быстро тающие глыбы. Остались одиночество и сумрак. Опасный сумрак.

Он сел в трамвай и поехал домой. Отказался от ужина. Сказал жене, что хочет немного поработать. Она принесла ему чай с поджаренным хлебом прямо в кабинет. Он сделал вид, что углубленно размышляет над толстым томом «Анналов физики». Когда все в доме затихло, он прилег на диван. Так и уснул одетый. Встал раньше всех. Побрился. Выпил стакан молока и отправился в библиотеку…

…Он не мог больше читать. Собрал книги. Отдал их. Почти бегом спустился по лестнице. Плащ застегнул уже на улице. Нервная тревога эта накатила на него в читальном зале. Она нарастала, раскачиваясь, как взбесившиеся качели. Гнала его куда-то по тихим, разгорающимся в солнечном восходе улицам. Он сходил с тротуара и обгонял прохожих, с хрустом раздавливая сухие утренние льдинки.

У маленького кабачка, где он теперь обычно обедал, резко остановился. Толкнул дверь. Где-то вверху жалобно звякнул колокольчик. Раздраженно поведя вытянутой рукой, раздвинул грохочущую бамбуковую занавеску. Лысый кабатчик с толстыми и лиловыми от сетки лопнувших капилляров щеками до горячего блеска натирал латунную стойку.

– Доброе утро, господин профессор. Вы сегодня ранняя пташка! Есть айсбейн из копченых ножек. Только что приготовили. Могу порекомендовать еще превосходные селедки «Бисмарк» в маринаде. Если угодно…

– Да, да, благодарю вас… Вы не разрешите воспользоваться вашим телефоном?

– Прошу сюда, господин профессор, - сказал кабатчик, приподымая стойку. - Прямо по коридору. Сразу после кухни.

Мирхорст прошел сквозь плотное бульонное облако, просачивающееся из щелей в кухонной двери. Допотопный телефон с деревянной трубкой и микрофоном, напоминающим рожок, висел на исписанной карандашом стене. Нашарив выключатель, Мирхорст зажег тусклую, покрытую пыльной паутиной лампочку.

Долго не соединялось. Позвонил еще раз. Гудки сразу оборвались.

– Алло! - нетерпеливо прокричал Мирхорст в потрескивающую тишину.

– Не приходи домой, Вольфганг! Не при… - трубку бросили на рычаг. Жена кричала так… Он никогда в жизни не слышал, чтобы она так кричала…

Длинная черная змея скользила в серебрящейся на утреннем солнце траве. Вместе с подружками в священную рощу пришла Эвридика. Сбросив одежды, играли они на поляне. Смеялись румяные, запыхавшиеся, мокрые уже от росы.

Змея ужалила Эвридику в ногу. И Орфей был далеко, когда умерла Эвридика.

– Уже поговорили, господин профессор? Так как же насчет айсбейна? С чесноком!

Он покачал головой. Сосредоточенно нахмурился и, сунув руки в карманы, пошел к двери. Потом вдруг опомнился, повернулся к удивленному кабатчику и, попытавшись улыбнуться, сказал:

– Благодарю вас, Иоганн. Я еще не голоден. Как-нибудь в другой раз. Возможно, я зайду днем.

Он позвонил еще раз из автомата, но телефон не отвечал. Тревога сама собой вдруг улеглась. Осталось лишь тупое недоумение. Он был совершенно растерян и не знал, что делать дальше. Мысленно он давно ко всему приготовился, но такого почему-то совершенно не предусмотрел. Ужасно глупо. Ему и в голову не приходило, что за ним придут, когда его не будет дома. Что же делать теперь?

Позвонил опять. Долго вслушивался в прерывистые гудки. Медленно повесил трубку. Монета с лязгом упала вниз. Но он не вынул ее. Сохраняя все то же сосредоточенное и растерянное выражение лица, вышел из кабины.

В тот день началась его трамвайная эпопея, закончившаяся в маленькой комнате со спущенными шторами.

Пешком он дошел до центра. Миновал оживленный перекресток Фридрихштрассе и Унтер-ден-Линден. Люди спешили куда-то. Никому ни до кого не было дела. А он подумал, что за ним могут следить. Обернулся и остановился. Его обходили равнодушно, не глядя, автоматически поворачиваясь боком.

Немного успокоился. Какой смысл им следить за ним? Раз они уже явились к нему домой, давно бы арестовали, если бы знали, где он находится…

Остановил такси. Секунду смятенно размышлял. Вспомнил, как стоял ночью перед «Плясками смерти». Велел ехать к Мариан-Кирхе. Проносились за окном облетающие деревья, серые стены домов и стены домов из ядовитого темно-малинового кирпича. Ехать было хорошо и покойно. Неторопливо думалось…

«На банковский вклад, наверное, уже наложили арест, - размышлял он под неторопливый стук счетчика. - Деньги, пожалуй, следует приберечь».

Вылез из машины невдалеке от церкви. Подождал, пока такси уедет. Перешел на другую сторону улицы и направился к трамвайной остановке.

Маршрут № 41. Узкая темная Софиенштрассе. Налево огромный универсальный магазин Вертгейма. Розенталерштрассе и Розенталерплац. Здесь его недавно жестоко избили. Зеерштрассе. Деревья. Дома. Длинная красная ограда. Тюрьма Тегеле.

Легкая усмешка: приехали!

Он доехал до круга. Пересел в другой вагон и поехал обратно. Слез на Розенталерплац. Маршрут № 68. Виттенау. Северный вокзал. Больница. Остановка за остановкой. Люди входят и выходят. Конечная! Герцберге! Дом умалишенных. Инъекция фенола.