Клочья тьмы на игле времени - Парнов Еремей Иудович. Страница 47

Он подошел к Вольдемару и заглянул ему в глаза. Взгляд чуть сонных маслянистых зрачков длился и длился. Вольдемар почувствовал легкую дремоту. Сознание его заволокло каким-то нежно-пурпурным паром, в котором метались черные причудливые фигурки. Непонятное беспокойство, которое последние дни теснило ему сердце, внезапно растаяло, стало удивительно легко и свободно. Казалось, грудь расширилась и превратилась в бестелесную оболочку, способную объять весь мир. И только в каком-то отдалении притягивали и поблескивали две чуточку запыленные оливки. Они не отпускали в свободный полет, которого так хотела душа, к которому уже приготовилось ставшее невесомым тело.

И вдруг тайное неведомо как накопленное знание сублимировалось, выпало в осадок и проявило себя.

– Готов ли ты пройти посвящение и стать рыцарем? - голос доносился откуда-то изнутри и вместе с тем издалека.

– Да, мессир, - не отводя глаз, прошептал Вольдемар, не замечая того, что впервые титулует так парфюмера.

– Во имя Молоха, Астарота, Баал-Зебуба и Люцифера!

– Во имя вечного пламени, которым обновляется природа, - все так же тихо произнес Вольдемар условную формулу, которую никогда ранее не слышал.

– Готовься пройти посвящение в подземном храме. Будет оно в ночь, когда Собачья звезда закатится за горизонт. Выйди из дома, когда закричит сова, и найди дорогу внутри себя. А сейчас забудь обо всем и проснись.

– Простите меня, мэтр, я позволил себе уснуть в этом кресле, - смущенно извинился Вольдемар, разминая оцепеневшие плечи.

– Не стоит извиняться, друг мой. Вы еще не совсем оправились после ранения. Лучше подымитесь к себе и немного отдохните.

Вольдемар чувствовал себя настолько хорошо, что готовился уже в ближайшие дни покинуть гостеприимный кров парфюмера. В нем постепенно нарастало раздражение против черной философии Рэне и мрачных мистических атрибутов, которыми была переполнена его обитель. Даже странная и манящая внешность парфюмера внушала теперь легкую неприязнь. Он смутно чувствовал, что Рэне отнял у него нечто почти несуществующее и вместе с тем жизненно важное, дав взамен нечистое золото, которое вот-вот обратится в золу. Вольдемару почему-то трудно стало говорить о боге, креститься, даже всуе употреблять имя господне. Никогда не был он человеком религиозным, скорее склонялся к легкому просвещенному атеизму, а тут вдруг почувствовал в себе тяжелую и тупую ненависть ко всему небесному. Чувство это не было ему в тягость и проявлялось больше чисто подсознательно, но виделось в нем что-то чужое, навязанное извне, и он все активнее противился такому давлению.

По ночам ему стали сниться падшие ангелы с темными лицами, носившие грозные имена забытых халдейских богов. Являлся ему и сам Люцифер и долго чаровал грустными зелеными глазами своими. В такие минуты Вольдемар просыпался и ловил на себе сонный и пристальный взгляд Рэне. Все это стало надоедать ему. И он дал себе слово покинуть дом парфюмера на этой же неделе. Избегая встреч с Рэне, он подолгу гулял во внутреннем дворике, а когда кончался день, отправлялся в библиотеку, в которой засиживался далеко за полночь. У Рэне было превосходное собрание древних манускриптов по всем отраслям тайных наук.

В этот вечер Вольдемар был занят греческой рукописью, приписываемой Зосиме Панополитану. Одно место ее никак не удавалось расшифровать. И не то чтобы рукопись оказалась более запутанной, нежели другие алхимические сочинения. Просто Вольдемар все не мог отыскать конкретного примера, которым можно было бы подкрепить логику автора.

«Вот тайна, - говорилось в рукописи, - змея, пожирающая свой хвост, состав, поглощенный и расплавленный, растворенный и превращенный брожением…»

Каждое звено здесь было совершенно ясно для Вольдемара, однако целостной картины не получилось. Ничего не выходило. «Может быть, действительно нужно знать некоторые приемы магии, - размышлял Вольдемар, - и парфюмер совершенно прав, говоря, что только магия способна вывести алхимика из философского лабиринта?»

В упорной работе и бесплодных сомнениях он упускал одну весьма существенную подробность. Дело в том, что сам парфюмер обратил его внимание на рукопись Зосимы.

Вольдемар сменил свечу в подсвечнике и бросил оплывший огарок в камин. Выписал непонятное место в специальную тетрадь, которую недавно завел, и направился в свою комнату, где оставил одно любопытное сочинение Фомы Аквинского. В нем надеялся он отыскать разгадку таинственного превращения, о котором писал Зосима Панополитан.

Было уже довольно поздно, когда вышел он в длинный коридор, держа перед собой свечу. Тускловатый свет скользил по черному дереву дверей, сгонял с насиженных мест глубокие тени и угрюмо поблескивал на потемневших от времени латах.

Внезапно Вольдемар услышал странный звук. Словно открывали старый, порядком проржавевший замок. Он быстро оглянулся. На одной металлической фигуре медленно приподымалось заостренное решетчатое забрало. Наконец оно с жалобным скрипом откинулось, и из черной пустоты шлема послышалось какое-то царапанье, непонятные мягкие удары, от которых латы низко загудели.

Вольдемар не удивился и, пожалуй, не испугался. За то время, которое он жил у Рэне, ему пришлось ко многому привыкнуть. Выставив вперед руку с подсвечником, направился он к латам. Но не успел сделать и двух шагов, как в них что-то захлопало, застучало и оттуда вылетела небольшая сова. Ее огромные, словно налитые желтым оливковым маслом глаза ошалело глядели на пламя свечи. Она полетела вдоль длинного коридора, отчаянно хлопая крыльями о потолок. Но, прежде чем пропасть в кромешной теми, дважды прокричала.

Как только крик ее достиг Вольдемара, тот сразу же сделался другим человеком. Он потерял себя, многое забыл из бурной жизни своей, обретя взамен тайно созревшую внутри него иную сущность.

Он быстро прошел к себе в комнату. Переоделся в дорожный костюм, закутался в плащ и вышел во внутренний дворик. Там уже дожидалась оседланная лошадь…