Маша и нетопырь. История любви - Прашкевич Геннадий Мартович. Страница 2

…как мои дела? Очень плохо. Мочусь пока без резей, но остальное плохо…

И дальше:

…художества этой советской собаки, страстно мечтающей о Будущем… Он, правда, не подозревал, что нож Мертвой Головы уже отточен… Ирландская проститутка не прощает обмана… Думая о теории принудительного ознакомления с искусством, протаскиваемой им…

Узнав про Мертвую Голову Катя Лажовская возненавидела дивизию СС, экзотичную бабочку и фантастический рассказ писателя Александра Беляева. Портрет неизвестного художника волновал ее.

Успех любой ценой, все остальное не имеет значения

Важен не художник. Важен тест. Полотно. Даже не текст и полотно, а все это в контексте. мегаломаньяк – хочет выражать себя непрерывно

Какая-то засранка ирландка собирается убить замечательного художника! – это ее возмущало. Он, наверное, дружил с Репиным и пил с бурлаками. Или с Герасимовым присутствовал на допросе коммуниста. Белокурая школьница с железнодорожной станции Тайга сразу и навсегда влюбилась. Ее нисколько не пугала теория принудительного ознакомления с искусством, интенсивно протаскиваемая этим Семецким. Она лишь ужасалась тому, на что способна обманутая ирландская проститутка, если, например, Нинка Барсукова, промышляющая на местном вокзале, избила в мужском туалете настоящего полковника…

– Что? – спросила мадам Катрин.

– Колумбия, – шепнула девчонка в голубоватом платьице.

– Что она сказала? – переспросила мадам Катрин, поворачиваясь к физику.

– Не знаю, – пожал он плечами, провожая взглядом пробивающуюся к выходу девчонку. – Может, она имела в виду американский «шаттл»? Знаете, они там привыкли к успеху…

II

Попав в Париж, мадам Катрин написала роман «Маша и нетопырь».

Западные критики хвалили книгу за стиль и наивную порочность. «Я увидела сюжет романа, отдаваясь человеку, напомнившему мне замечательного русского художника Ю. Семецкого…» – сказала в одном из интервью бывшая Катя Лажовская. Через месяц после выхода книги она навестила близкого друга (известного поэта-авангардиста Жана Севье). «Жан, что мне делать? У меня есть пять миллионов франков.» – «Немедленно потратить! Я помогу вам, – энергично ответил поэт. – Никогда не оставайтесь наедине с большими деньгами.»

Последуй я совету друга, ничего не случилось бы, признавалась мадам Катрин. Но в то время я уже знала, как тратить деньги. Разговаривая с Жаном, я кривила душой. Я всегда носила с собой вырезку из старого доброго немецкого «Журнала для семейного чтения». Меня волновали рыжие брови. Я хотела отыскать поразившего меня художника. К сожалению, я не знала, где он? кто он? в какой эпохе жил? что написал? Только однажды в книге известного исторического беллетриста я наткнулась на строки:

…недавно со своим русским другом художником Семецким, прибывшим в Париж из Ирландии, я побывал у мадам Виолетты Деруа. Мадам Виолетта ясновидящая, ты, наверное, знаешь, для нее не существует никаких тайн, – торжествующе объявил художник (Пабло Пикассо, – Г.П.).– Мадам Виолетта сказала: ничего не бойтесь, а бойтесь только того, что Царь-Ужас уже над нами! Мы уже давно ходим под Царем-Ужасом, сказала она. Мой русский друг художник Семецкий спросил, а в свете этого умрет ли он естественной смертью? Мадам Виолетта заметила, что господин Семецкий достоин и неестественной смерти, тем не менее, его зарежет ирландская проститутка по прозвищу Мертвая Голова в одном из тупичков его сраной Москвы. Так она и сказала, – с огромным удовольствием повторил художник. – Я никогда не бывал в Москве, это русский город, но я верю словам мадам Виолетты…

III

Я не верю в загробный мир, сказала мадам Катрин в цитируемом интервью. Но я верю в эгрегора. Я очень мучила своего ангела-хранителя, но он меня не оставил. Детство я провела в Сибири. Жила в деревянном бараке с щелями в два пальца и купалась в грязном озерце, покрытом радужными разводами. При этом я знала, что все равно буду купаться в лазурном Эгейском море, а в холодную зиму мне не придется справлять нужду в заснеженном ледяном дворе под мрачный вой волков. Море, снившееся в томительных снах, никак, конечно, не называлось, но я сразу узнала его, когда прилетела на Крит с моим третьим мужем Карлом фон Баумом.

Карл мне нравился.)))))

Но обнимая его, я помнила, помнила, помнила…

Я помнила, что русские девушки в Ирландии служат горничными и нянями, а ирландкам в России путь один – в проститутки. Я боялась за Семецкого. Я помнила: «…художества этой советской собаки…» Настоящий художник раним. Обжимаясь в девятом классе с электриком Верховцевым со швейной фабрики, не позволяя его наглым сильным рукам протискиваться туда, куда им не следовало, я думала о Семецком. О нем, конечно, думала и героиня моего романа. «…на кладбище мертвых душ отмечается заметное шевеление…» – писала я. А потом моя влюбленная героиня лежала под деревом и закатное Солнце красиво «…высвечивало крепкую оливу ее груди с темной вишней соска.»

Конечно, на станции Тайга можно было найти работу обходчицы, сцепщицы, или даже пойти месильщицей на макаронную фабрику, а потом родить неведомого зверька наглому электрику Верхонцеву, но я не хотела, чтобы однажды Семецкий увидел меня такой…

В Томске в университетской библиотеке я перерыла гору справочников.

Известных Семецких оказалось девять. Один – известный коллаборационист, без всяких раздумий повешенный французскими партизанами-маки, другой – американский финансист, получивший за мошенничество три пожизненных срока. Еще один Семецкий трижды пытался пересечь Атлантику, но утонул в школьном бассейне, ожидая с уроков прогульщика-сына, четвертый партизанил в Гомельской области, за что отсидел десять лет советских лагерей. Как-то там все у этих Семецких не складывалось. Еще один изобрел вечный двигатель и был застрелен охраной американского президента Рейгана, когда выехал навстречу правительственному кортежу на велосипеде и с вечным двигателем поперек груди. Все интересные динамичные люди, я уважала их, но, к сожалению, жизнь интересующего меня Ю. Семецкого никак не была отражена в справочниках.

Наверное, он много страдал. мегаломаньяк – хочет выражать себя непрерывно

Об этом говорили изогнутые крутым углом брови, рыжие выпуклые глаза, нагловатая грусть взгляда. Я была уверена, что именно Семецкий подсказал Борисову-Мусатову бледных девушек, в критические дни печально прогуливающихся у водоема. А Петрову-Водкину ужасное «Купание красного коня». А Шагалу – мужиков в улете. Думая о Семецком, я встретила итальянца, строившего в Томске бумажный комбинат. Когда корабль Колумба начал тонуть, крыс, побежавших с него, оказалось так много, что корабль выплыл и Колумб открыл Америку. Когда Россия стала тонуть, иностранцев сразу убежало так много, что страна выплыла. «Вот нагуляешь! – ругала меня хозяйка комнаты, которую я снимала. – Вот нагуляешь ты от макаронника!» – «Ну, расстреляют за это, что ли? – смеялась я. И непременно добавляла: – Дитя ведь за мать не отвечает.» – «Вот за это и расстреляют!»

Я улетала в Рим в августе.

Тополя торчали по краю аэродрома. Рыжие, как Семецкий.

Падали листья, лепетал ручей. От мутной воды несло мылом, выше дымили общественные бани. Я улетала спасти Семецкого, поэтому в Риме поменяла рейс на парижский. Выпала в общий фрейм